Ольга Гладышева - Оползень

Да, она занималась неподходящим для старухи делом: она поливала песок водой из цветочной лейки, которую с трудом доставала слабыми руками из дождевой бочки, и лепила не только пирожки, но и некоторые подобия крепостцей. Она воздвигала их на просторах запомнившихся ей сибирских краев, где грохочут приисковые драги, в урочищах, у подножия безымянных гор и на горелых пустошах. Крепостцы были полны лабиринтов и безлюдны. Покинувшая их жизнь не напоминала о себе ничем.

Игра — способность человека к творчеству: к сотворению образов, созданию иного мира, иного бытия. В игре много подражания и повторения, но почему потребность в игре не проходит в человеке, если вдуматься, никогда? Игра — проба, попытка пожить по-другому хоть часок, хоть считанные минуты. Зачем по-другому? Не оттого, что настоящее неприятно или огорчает. Чаще играют счастливые, несчастные скучны. Тогда почему, даже в счастье, хочется еще и «по-другому»? От избытка силы жизни? Но в Евпраксии Ивановне она иссякала…

Самое лучшее, что у нее еще пока оставалось, — воспоминания. Но никакого отношения к ее теперешнему существованию, никакого влияния на него они не имели. По этой причине жизнь ее носила несколько фантастический характер: видения ушедшего в ней были всё, а в нынешнем ничто не имело значения. Ее прошлое представлялось ей длинной, лежащей позади дорогой, пропадающей, если оглянуться, в зеленых холмах: чем дальше они, тем зеленее, лиловее. Но ступать по этой дороге надо было осмотрительно: от и до. А если в сторону, там могут оказаться чудовища за кустами — накинутся и растерзают, чудовища вины, тоски и невозвратности. Хрупким был ее покой.

Она стремилась избегать всего, что могло бы задеть, разбудить в ней черный провал пережитого отчаяния. Да и с самой памятью у нее что-то случилось. Например, посмотрев кинокартину, она не смогла бы связно пересказать ее содержание. «А я стараюсь не запоминать, не перегружаться, — оправдывалась она. — Зачем мне столько знать? Поэтому я и не читаю давно».

Нет, никто бы не подумал, глядя на нее, что она, грубо говоря, свихнулась иль впала в детство. Просто у нее, как у всякого человека преклонного возраста, были свои особенности. Теперь в ее бедной памяти сияющим отбитым осколком сохранилась только жизнь д о. Д о чего — она даже про себя не называла. В этой жизни она была молода, непостижимо, как никто, молода, прекрасна и полностью, безусловно счастлива. Только счастлива — и ничего больше!

У Евпраксии Ивановны была даже своя теория, что также свидетельствовало не об угасании ее умственных способностей, а напротив, об известной даже их изощренности. Теория, правда, была совершенно частная, касавшаяся вопроса довольно узкого, что не мешало Евпраксии Ивановне любить ее и гордиться ею, потому что выведена она была путем собственных наблюдений и умозаключений, что требовало и достаточной проницательности. Теория эта могла бы показаться несколько странной, но если помнить, что жила Евпраксия Ивановна в особом, самой себе отведенном времени, далеком от настоящего, реального его течения, то будет и ничего.

Она находила банальным и пошлым мнение, что будто женщину создает окружающая среда или будто женщина старается быть такой, какой ее хочет видеть ее муж. Каждая женщина — Актриса, и каждая ведет в жизни свою отысканную и добровольно принятую роль. При этом каждая знает, соответствует ли избранной роли. Иногда роль не та, которую хотелось бы играть. Это зависит от обстоятельств, иначе говоря, от декораций и драматургии. Ну, а это уж как бог пошлет. Удовлетворенность или неудовлетворенность своей ролью на великом театре жизни и определяет, довольна ли женщина своей судьбой.

Такова была теория. Самой Евпраксии Ивановне отводилась в ней роль женщины, в свое время весьма избалованной (ах, как давно это было!), ни в чем не знавшей отказа и удержу, всегда бывшей центром внимания и поклонения, знавшей толк в широком образе жизни и всякого рода удовольствиях. Делался даже намек на некоторые роковые задатки и наклонности, но намек, тщательно завуалированный, не допускавший никаких слишком свободных толкований.

— А у вас, Воля, какая роль, признайтесь? Вы же там все время среди мужчин? — чуть ревниво, обеспокоенно допытывалась Евпраксия Ивановна.

— Никакой.

Волю разморило. Жарко было от распущенных волос, и лень подбирать. От этой крупной, сорока с лишним лет женщины исходила уверенность в себе. Она была не только в голосе, интонациях — в каждом жесте, во всех движениях тела, — свобода и уверенность. Играя яблоком, Воля откровенно смеялась, глядя в любопытные глазки старухи.

Тонко помолчав, та продолжала:

— Странное у вас имя — Воля. Вообще вы странная женщина. Отпуск берете раз в три года и едете сюда. А могли бы провести его у моря! Ведь вы так богаты! Такое везение!.. Ведь вы богаты с самой юности, со студенчества, да?

Когда бы Воля ни появлялась у них, Евпраксия Ивановна обязательно заговаривала об этом. Ей очень нравилось обсуждать Волино богатство, которое в ее представлении сместилось в неизвестно откуда полученное наследство и приобрело небывалые размеры. На самом деле когда-то давно Воля была участницей группы, открывшей крупное алмазное месторождение.

— Богатства особенного не было, ведь участников заявки было много. И не в юности, а я уже университет кончила.

Воля говорила медленно, неохотно, лень ей было повторять то, что сто раз они уже обсудили.

— Но как звучит? — перебила Евпраксия Ивановна. — Якутские алмазы!.. Звучит!..

— А что, Александр Николаевич не оставил своей затеи? — спросила Воля, чтоб отвести старуху от алмазов.

Евпраксия Ивановна горестно покачала головой:

— Ведь он в этом году опять поехал туда. Да. Частным образом.

— Вообще-то, хорошо, что мы с ним не встретились теперь, — сказала Воля без всякой дипломатии. — Я больше ничего не могу для него сделать. Ему никто не верит. Конечно, бериллиевая руда сейчас — только подай! Но мне тоже кажется, что это пустая затея. Он не найдет.

— Я устала от тревоги за него. Ведь он так болен.

— Нет, это даже трогательно. И чего ему не сидится? Такой сад… Мне вот никуда не хочется. Как заберусь за свой Яблоновый хребет, вылезать никуда не хочу. Сюда тянет детство, воспоминания. Хотя, я, конечно, устаю. Револьвер таскать на поясе, с седла не слезать. Могла бы защитить три диссертации — ничего не хочется.

— Воленька, вы носите револьвер?

Воля засмеялась ее испугу:

— А вы думали? Начальник поисковой партии все-таки. С револьвером и в сапогах. Не кварц какой-нибудь работаем. Алмазики все-таки. Иной раз бывает, что и найдем что-нибудь… Жара… Искупаться бы… Вы любите купаться?