Ольга Гладышева - Оползень

— Конечно, вредители! А дорогие у вас собачки?

— Вы садитесь вот тут, на крылечке, — расцветал Мезенцев, забывая о фашистах, построивших столь некачественную конуру. — Вы постелите газетку, тут пыльно немного. А я вам сейчас выводку собачек сделаю.

И начинался парад одров. С разбитыми ногами, курчавыми хвостами, вихляясь в шагу, неизвестного племени псы волоклись на поводках, переругиваясь и норовя укусить друг друга.

— Тубо! Фу! — грозно кричал Мезенцев.

Собаки конфузились и останавливались посередине двора, удрученно расставив ноги.

— Они могли бы быть в голове ринга, если бы я их на выставки возил!

Благодарные за такие слова, псы глядели преданно, смирно мигали лысыми веками.

— Оброслость, мне кажется, немного есть? — вопросительно говорил Александр Николаевич, чтобы потешить Касю.

— Да что вы понимаете в оброслости? — взвивался Мезенцев. — Где вы ее видите? Вам просто нравится говорить мне одни неприятности!

Но не всегда он был нападающей стороной. Иногда Александр Николаевич выходил из себя.

Заглянет как-нибудь Мезенцев и скажет:

— Заметно, однако, помягчела жизнь после войны! В парках музыка, фонтаны, в магазинах — колбаса, на углах — мороженое с вафлями.

— А больше вы ничего не видите? — не утерпит Александр Николаевич.

— Хватит язвить!

Николай Венедиктович был человек нервный, и всюду ему чудилась насмешка над ним.

— Озверение в вас непонятное ко мне. Не приду больше… может быть, совсем!

Александр Николаевич и сам не мог понять, отчего в нем озверение. Ревность давно умерла, даже истлела, а озверение осталось.

Кто определяет: проста жизнь или сложна? Кто решает это за человека, кроме него самого? Николаю Венедиктовичу его жизнь казалась очень сложной, во всяком случае, чрезвычайно хлопотной. Во-первых, несмотря на годы, он продолжал работать, во-вторых, работал в месте шумном, крикливом, довольно грязном. И антисанитарии хватало, и скандалы случались, иногда даже с вмешательством милиции.

Базар был самый большой и самый старый в городе. Овощные, фруктовые ряды ломились. Бойко торговали ларьки сельхозкооперации и промтоваров. Горячо и пыльно было на площади. На окраине базара несколько сконфуженно, неуверенно топтались барахольщики. Они тут обретались не совсем законно и побаивались. Пожилая, с помятым лицом женщина предлагала сразу несколько плиссированных юбок. Девчонки прикидывали их на себя, качали головами: дорого. Но все-таки брали.

В витрине базарной фотографии исчезли приторные красавцы и красотки. Вместо них таращились скуластые испуганные колхозницы в плюшевых жакетках и мужских пиджаках.

— У вас реклама раньше была ярче, — делала замечание Мезенцеву Евпраксия Ивановна, совершая воскресные покупки.

— Довольно тлетворного влияния вкусов Запада! Жизнь развивается в направлении реализма! — с пафосом восклицал Мезенцев. — Дозвольте я вас в овальчик сниму? С этой вот брошечкой в форме лебедя?

— Ах! Увольте! Кому это интересно? — уклонялась кокетливо Кася.

…Женщина с помятым лицом сбыла весь товар. Выпив малиновой газировочки и утираясь ладонью, она зашла в фотографию, предъявила квитанцию на готовые снимки. Николай Венедиктович как раз занимался молодой парой. Девушка в только что купленной юбке жаждала запечатлеть себя в обновке.

— Цветные не желаете ли? — осведомился Мезенцев.

— Мы хотим это… коричневые, — сказал парень.

— Ага, значит, в сепии… Это будет подороже… Головки вот так, поближе!

Девушка отшатнулась от его рук, протянутых к ней, потом деревянно склонила головку в мелкой паровой завивке к своему парню.

— Улыбнулись! Минуточку…

Николай Венедиктович нырнул под черное покрывало:

— Возьмите своего спутника под правую руку. Как бы собрались в далекий жизненный путь!

Женщина с помятым лицом все ждала. Освободившись, он отыскал ее фотоснимки: конечно, грубая, от руки, цветная подмалевка, он и сам это знал.

— Страх какой! — с отвращением сказала женщина, разглядывая свое изображение. — Что вы со мной сделали? Разве я такая?

— Это не я, мадам, это время. Темпора, так сказать, мутантур, и мы уже не узнаем себя. Разве и я был такой когда-то, как сейчас?

Женщина все еще обалдело смотрела на снимки:

— Только деньги выкинула!

— Да бы и сейчас еще очень миловидны, мадам, такая солидная, самостоятельная дамочка, — суетился Мезенцев. — Я бы сам не отказался видеть вас подругой жизни. Так сказать, рука об руку в далекий жизненный путь! Вас как зовут, позвольте полюбопытствовать?

— Дале-екий! — передразнила женщина. — Жених! Тебе уж не далеко ехать осталось.

Она хлопнула дверью так, что портреты колхозниц осуждающе закачались.

— Нахалка! — прошептал Николай Венедиктович и невольно мельком оглядел себя в зеркале. — Как было это племя подлое, так и осталось, бабье треклятое.

В пустом читальном зале районной библиотеки было сумрачно от накрахмаленных до ледяной неподвижности штор, от чисто вымытых фикусов по углам. За окнами висел редкий крупный снег.

Александр Николаевич читал пожелтевший журнал тридцатых годов «Золото и платина», когда в своей полотняной блузе и неизменной меховой жилетке появился Николай Венедиктович.

— Вот вы не верите методе Пархона, а напрасно, — попенял он ему, подсаживаясь и кладя ноги в валенках одну на другую.

Неверно говорят, что за модой гонится лишь молодежь. У стариков тоже бывают свои модные поветрия. Девушки тогда носили туфли с узкими носами на каблуках-шпильках, прическу «Мир» и крахмальные юбки под платьем. Старики в то время еще не слыхивали о целительных диетах: рисовой, овощной, белковой. Гимнастика была одна — зарядка под радио. О чудесах, какие делают с человеком бег трусцой или голодание, не подозревали. Тем не менее наблюдалось массовое и упорное стремление к омоложению. Говорили с завистью о гормонах, о пересадке желез, но это было где-то там, в столице, для избранных. Завидовали жутко. Товарищ Мякишин, человек, широко известный, можно сказать, прославившийся выведением необыкновенного георгина лимонного цвета, многократно обращался в Москву с просьбой пересадить и ему что-нибудь. Но безрезультатно. Впервые услышали о таком понятии, как блат.

Простыми, всем доступными средствами, ведущими к желанной цели помолодеть, были сначала почему-то глюкоза, потом новокаин — пример искренних научных заблуждений.

Кася практиковала со страстью, безвозмездно. Шприц, не переставая, кипел у нее на плитке.

— Я лично определенно темнею, — радовался Мезенцев. — Смотрите, вот и вот, — он показал на голову. — Стал уже не чисто седой, а сивый. Я вам очень рекомендую не бросать уколы новокаина. Неужели вы ничего не чувствуете?