Ольга Гладышева - Оползень

Молодая с любопытством взяла пакетик и, излишне давнув его, нечаянно пустила струю молока не в рот себе, а на мужа.

— Да что ж ты на меня-то прыщешь! — беззлобно вскричал он, отпрыгивая. — Вот этак, чай, надо. Из уголка тяни.

Он поправил ее руку, но молодая сама раскисла от смеха, опять сделала нерассчитанное движение, и — новый фонтанчик извергся из окончательно опустевшего пакета.

Сидевшие поблизости смеялись.

Веснушчатый поругал жену на ухо, она, оправдываясь, пошептала что-то, и он, получив в руку пятнадцать копеек, побежал за новой порцией молока.

Александр Николаевич смотрел на ее простодушное, уже сожженное весенним солнцем лицо, ее доброе выражение, на ее деревенскую плюшевую жакетку с присборенным воротником и ощутил такую кровную родную связь с этой девчонкой, со спящими на скамейках детьми, с теми, кто потихоньку закусывал тут домашней снедью, что его дрожью какою-то окатило, и сердце счастливо на один миг защемило. Распевно окающая катящаяся речь, неспешный жест, даже выражения глаз, как поведут ими, как усмехнутся. «Все до того мое, мои, я сам из этой плоти и одного с ними дыхания, — думал он. — Как я прожил жизнь и не знал, не понимал этого!»

Будто что-то, долго, тупо болевшее, разорвалось сейчас и горячо окинуло его изнутри, и он теперь кричал без слов кому-то, всем, не знающим его и не обращающим на него внимания, о нестерпимой своей любви.

Неизвестно откуда, из каких глубин всплыло воспоминание, как он мальчиком лет десяти шел по улице один, вдоль порядка домов, дул пыльный ветер, бросая мусор в глаза, и приходилось зажмуриваться. И он шел вслепь, зная, что ничто не грозит ему на пустынной улице. Вдруг неизвестно что, какая сила заставила его открыть глаза, и он с ужасом увидел, что уже занес ногу над вырытым, с еще не выведенным наружу срубом, колодцем. Сердце его подпрыгнуло, и он трясущейся ногой перешагнул — переволокся — перелетел через смертельную ямину. И от слабости, охватившей его, и от страха сел тут же на землю и заплакал.

С чем-то подобным он мог бы сравнить свое состояние, когда думал о том, как был близок когда-то к тому, чтоб расстаться с Россией и не возвращаться. И был бы жив Костя, и война прошла бы далеко, и наплевать было бы на мазаевский ключ и схороненные там аквамарины…

Но сейчас он твердо и ясно знал, что боль, которую он увез бы с собой, сгноила бы его там, и ничем ее не утишить и не изжить.

А толпа деятельных старцев-путешественников уже приближалась.

Одно женское лицо особенно остановило внимание Александра Николаевича, надвигающийся на него пристальный взгляд узких темных глаз.

Что-то словно толкнуло его. Он что-то спешил понять и не успевал.

Как в запыленном зеркале, в старом холеном лице проступили черты Оли, дочки Виктора Андреевича.

Он потом много раз возвращался к этой минуте, долго думал, никому о ней не рассказывая. Что такое заключено в выражении человеческих глаз, в их немом разговоре, который всегда глубже, таинственней и значительней любой попытки передать его словами? Не потому ли, что при этом уничтожается время, условности, принятые между людьми, что отпадает нужда в оттенках, сравнениях, без которых немыслим язык, и душа говорит душе без посредников, отбрасывая форму, говорит во взгляде, что прожито ею и что она испытывает сейчас? А поскольку обычная форма общения исключена, то и содержание этого общения вполне перевести невозможно. Да и нужно ли? Люди чаще довольствуются чувством, чем логикой, но не значит, что при этом они чаще ошибаются. Женщина опустила глаза. Резкая, горькая складка легла между ее бровями.

— Я брежу, — сказал вслух Александр Николаевич, поднялся и пошел вслед за туристами.

«Я предпочту переждать события… Мы едем с Олей во Владивосток… я буду в вас нуждаться…» — звучал в его ушах голос Виктора Андреевича, пока он почти бежал через гулкий зал ожидания, пытаясь догнать видение своей молодости.

Он остановил себя усилием воли. «Я с ума схожу, — снова повторил он. — Зачем мне это? Мне просто показалось от усталости. Конечно, показалось!»

Он вышел к дороге, которая вела в город, петляя с пригорка на пригорок среди лесов. Он должен был попытаться успокоиться. Он не верил, что Ольгу Викторовну могло каким-то ветром занести сюда. Может быть, он сам, подсознательно, хотел ее увидеть и потому увидел? Проще говоря, выдумал, что это она… А неплохо бы и в самом деле встретиться… Здравствуйте, мол, и позвольте доложиться, что я еду открывать месторожденьице, какое от папаши вашего утаил, а теперь мне сделалось желательно новой власти его предъявить, а власть мне не верит и смеется надо мной. Но я упорный и насмешки преодолею, привет папаше! Тепло ли ему в заграницах?

Когда он начинал издеваться сам над собой, ему становилось легче, упрямство его разыгрывалось и крепло.

Он сел подле молодой елки, зацветшей нежными пушистыми свечками.

Невидимый отсюда Екатеринбург едва заметно давал о себе знать грязными дымками, ползущими вдоль горизонта. Гордость промышленного Урала, гигант индустрии и так далее… Для него — город призраков.

Высокие горечавки согласно покачали синими головками. Желтая сон-трава, кругом обегая елку, радовалась солнцу. Корни переползали через тропу, — так все было ярко, радостно, раскрыто: и трава, и цветы, и подростки-елочки, что судорога стала мало-помалу отпускать душу. Он принялся было считать, сколько оттенков зелени, насчитал до десяти и бросил… и незаметно позволил себе, допустил себя увидеть то, что долго упрятывал, запихивал на самое дно души. Он увидел, как среди зелени лета дорога покрылась снегом, и помчались по ней, поднимая морозную пыль, свадебные тройки в расписных лакированных дугах. И т о т (Александр Николаевич до сих пор брезгливо думал о нем: т о т), безличный, старый и замерзший, падал на колени, царапая передок саней, вопил о прощении… Застывшее, скованное мукой лицо юной Каси над запорошенными соболями ожило, как наяву, и снова потрясло сердце. А над всем этим, заглушая свадебный колокольный звон, вопли Мезенцева и стук потрясенного сердца, ревели на взлете мощные авиалайнеры.

Знакомая боль в ушах… Пристегнутые ремни и покой кресла… Дремота томила Александра Николаевича, хотя он знал, что не умеет спать в самолете. Он будет думать несвязные мысли и следить прищуренными глазами близкую, яркую луну за иллюминатором.

Вежливые утомленные девочки разнесли кисленькие леденцы и ледяную воду в тонких стаканах. Он улыбнулся, подумав: знали бы они, куда и зачем он летит!..

Спорый дождь, наполняя все вокруг булькающим шепотом, ронял светлые капли на камни надгробий, на резные листья папоротников и белые цветы земляники, усеявшие могилы. В вершинах деревьев грозно и весело гремел гром, — и вдруг в небесную промоину устремились брызжущие солнечные лучи.