Михаил Рицнер - Гудбай, Россия

Другой примечательный эпизод произошел с нами в городе. Было обеденное время, и мы искали какую-либо столовую или кафе. В 13:45 мы нашли такое заведение, но перед нашим «носом» официантка закрыла столовую на перерыв и мы не смогли пообедать. На мои просьбы накормить иностранных гостей она не реагировала. Я был искренне обескуражен.

— Эта девочка у нас бы завтра уже не работала. Никто в мире не закрывает перед клиентами ресторан или кафе в обеденное время, — заметил Владимир.

Пришлось заправиться пирожками с капустой и газированной водой, сидя на скамейке в скверике. Кстати, пирожки им очень понравились, как и город в целом.

Наши отношения с Владимиром имели продолжение. Мы переписывались еще несколько лет, он любезно присылал мне недостающие реактивы для цитогенетических анализов, книги и шариковые ручки, которых еще не было в стране развитого социализма.

После длительного перерыва наша переписка возобновилась в 1989 году. Владимир предлагал мне поработать вместе с ним над руководством по врожденным дефектам в Алабамском университете. От иммиграции в США я отказался, и он пригласил меня повторно приехать на год к нему уже из Иерусалима. Этот проект также не реализовался, но на этот раз возражали еврейские организации США, политика которых была направлена против «переманивания» новых израильтян в США, хотя это был и не тот случай.

На одном из заседаний мне повезло услышать доклад замечательного человека и ученого Кира Николаевича Гринберга . В перерыве между докладами мы познакомились.

— Хорошие люди меня зовут Кир, — просто сказал он с улыбкой, протягивая руку.

— А меня зовут Миша, — назвался я, пожимая его теплую ладонь.

Кир — красавец-мужчина, плотного телосложения, крупная голова, глубоко посаженные умные глаза излучали тепло, он весь был каким-то светлым и теплым. Эрудиция Кира в генетике, цитогенетике, в разных областях знаний поражала, он «фонтанировал» как вопросами, так и идеями. Это был человек разносторонней культуры. Он писал философские новеллы, стихи и притчи. Научные интересы и контакты Кира были необыкновенно широкими. Кому он только не помогал! Первое впечатление мало изменилось за последующие годы нашей дружбы.

Кир Николаевич ГРИНБЕРГ (1936–1989) — к. м. н., старший научный сотрудник ИМГ АМН СССР. Родился в Москве в 1936 году, работал психиатром в городке Кимры на Верхней Волге после окончания мединститута. Когда А. А. Прокофьева-Бельговская организовала лабораторию цитогенетики в Институте морфологии человека, Кир стал одним из первых ее сотрудников. Позднее вместе с лабораторией он перешел в Институт медицинской генетики АМН, где практически руководил ее работой, будучи заместителем А. А. Прокофьевой-Бельговской. Н. П. Бочков годами третировал Кира, уволил его с должности старшего научного сотрудника, безуспешно пытался дискредитировать его достижения в клеточной генетике и других областях. Потерпев поражение, Бочков был вынужден восстановить Кира завлабом.

Кир неподдельно обрадовался, услышав, что я врач-психиатр, да еще главный врач больницы, с головой, «забитой» генетикой! Через пару дней мы уже сидели у него в лаборатории вместе с Виктором Кухаренко, Ольгой Подугольниковой и другими сотрудниками лаборатории в Институте медицинской генетики и «отмечали» счастливое знакомство, тут же перейдя на «ты». Кир пригласил меня участвовать в школе молодых ученых-генетиков, способствовал постановке цитогенетических анализов в нашей больнице (обучал В. Геллера, помогал реактивами и советами). Он не соблюдал иерархии, как и многих формальных «дистанций» между людьми, определяемых возрастом, опытом и каким-либо статусом (в науке, администрации и т. д.). С ним было легко, приятно и просто. Его эмпатия, интеллигентность, мягкость и доброта привлекали к нему многих людей. Для меня Кир стал одним из родных друзей.

Во время конгресса я впервые встретился с замечательной женщиной и ученым — Татьяной Дмитриевной Гладковой (к. б. н., НИИ и музей антропологии МГУ). Она была старше меня на 34 года, небольшого роста, склонной к полноте и излучала обаяние. Биолог и антрополог по специальности, Татьяна защитила диссертацию по теме «Сравнительная характеристика кожного рельефа ладоней обезьян и человека» (1959). Мы были знакомы с 1966 года по переписке, когда я, будучи студентом мединститута, нуждался в ее консультациях. С помощью Татьяны Дмитриевны я освоил дерматоглифику — методику анализа отпечатков пальцев и ладоней рук человека, принятую в антропологии. Она консультировала меня по дерматоглифике, рецензировала наши статьи и способствовала их публикации в «Вопросах антропологии» МГУ. Татьяна Дмитриевна была лучшим специалистом в своей области.

Марина Генриховна Блюмина была известна мне как автор монографии «Фенилкетонурия у детей» [92] Лебедев Б. В., Блюмина М. Г. Акад. мед. наук СССР. М.: Медицина, 1972. 160 с. . Однажды, когда мы сидели с ней на ступеньке лестницы в МГУ между заседаниями конгресса, она удивила меня следующей фразой:

— Миша, вы еще не понимаете, как хорошо, что вы живете так далеко от Москвы.

Я и правда тогда не понимал, хотя не сомневался в ее искренности. Ее фразу я запомнил и, пока жил в России, многократно убеждался в том, насколько она была права!

Марина Генриховна была среднего роста, плотного телосложения и много курила. Когда смотрела прямо в глаза, казалось, что она читает душу человека. В следующий раз мы увиделись через несколько лет в Томском научном центре.

За конгрессом генетиков последовали всесоюзные школы молодых-ученых генетиков и психиатров под эгидой Академии медицинских наук (АМН). Впереди у меня были новые незабываемые встречи!

Любой научный форум предоставляет возможность общения, обмена данными и идеями. В этом смысле я впервые увидел свободный и раскованный стиль лекций, презентаций, дискуссий и общения в среде зарубежных ученых. Этот стиль мне очень импонировал, и со временем он стал моим. Конгресс воспринимался мной, тогда молодым исследователем, как позитивный импульс к развитию генетики, восстановлению справедливости и правды, как приглашение к поиску и творчеству. Это было очень приятное, ранее мне неизвестное чувство. От конгресса исходила новая энергия и надежда, или мне хотелось, чтобы это было так. Надежда, к сожалению, оказалась иллюзорной, а правда — недостижимой мечтой в советском обществе. Любая наука, а генетика человека в особенности, была соединена прочной пуповиной с аморальными моделями отношений и поведения, принятыми в СССР. Генетика не могла быть исключением в обществе, где базисные отношения строились на тоталитарном режиме, лжи, карьеризме и выживании! Поэтому постлысенковское поколение руководителей генетики и медицинской генетики (Н. П. Дубинин, Н. П. Бочков, М. Е. Вартанян, В. П. Пузырев и другие) было прежде всего озабочено административной карьерой, степенями и получением академических званий, созданием преданных «компашек». С этой целью они целеустремленно занимали ключевые административные позиции, протаскивали «своих» и блокировали «чужих» в ученых советах, специализированных ученых советах (спецсоветах) и в научных обществах, как и их печально знаменитые предшественники. Как результат, такой искусственный отбор шел в пользу послушных и посредственных, а не пассионарных личностей. Поэтому неудивительно, что и сегодня, по прошествии почти 40 лет, достижения генетики человека и медицинской генетики в России не приблизились к уровню мировой науки и практики. Свои лучшие работы по молекулярной генетике психических заболеваний я смог сделать только в Израиле.