Михаил Рицнер - Гудбай, Россия

От научного сотрудничества с отделением пограничных состояний В. Я. Семке я отказался из-за неопределенности «фенотипа» (диагноза) этих самых пограничных состояний. Человек несколько «замедленный» по своей энергетике, Валентин Яковлевич очень «ускорился» в конце 90-х годов, показав «на финише» удивительный итог научно-писательской активности: В. Я. Семке числится автором 1344 научных работ, 51 монографии и 26 патентов [106] Стоянова И. Я. Памяти академика В. Я. Семке // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. 2014. № 2 (25). . Под его руководством подготовлено 43 доктора наук и 80 кандидатов наук. Уму непостижимо. Другими словами, В. Я. Семке — выдающийся ученый современности и заслуживает записи в Книге рекордов Гиннесса. Это иллюстрация порочных этических норм советской и российской науки, так как такая продуктивность — явный результат приписывания своего имени к публикациям ученых института. В соавторы ко мне В. Я. Семке никогда не набивался, такое удалось однажды и с большим трудом только Е. Д. Красику и А. И. Потапову.

Мы расстались с Валентином Яковлевичем в 1987 году, когда мою лабораторию перевели в НИИ медгенетики. Я был обижен на него за то, что он не смог предотвратить трансфер моей лаборатории. В. Я. Семке, в свою очередь, упорно боролся за научное оборудование моей лаборатории, которое я забирал в новый институт. В любом случае я вспоминаю добрым словом Валентина Яковлевича за 80-е годы нашего сотрудничества в НИИ психиатрии. Что касается его писательской активности, Б-г ему судья.

Как-то в разговоре с медсестрами дневного стационара я высказал предложения по улучшению его работы. Бывший главный врач во мне, похоже, был еще жив! Реакция последовала незамедлительно: главный врач Михаил Петров тут же снял меня с «довольствия». Пациенты дневного стационара относились ко мне много лучше, чем их главный врач. Впрочем, к тому времени проблемы с питанием у меня не возникало, особенно после визита в Томск Гали, которая помогла мне наладить независимый быт (спасибо ей). Я давно чувствовал, что по состоянию душевного здоровья из дневного стационара мне пора было выписаться.

6 декабря 1981 года. Вчера застал А. И. Потапова в его кабинете:

— Анатолий Иванович, если для моей семьи нет квартиры в Томске, то я не вижу причин здесь задерживаться, — начал я прямо с порога и без дипломатии.

— Хорошо, если вы так ставите вопрос, то я подпишу ваше заявление об уходе, — ответил директор, не отрываясь от бумаг.

Он еще плохо меня знал, так как я не блефовал и мне надоела сибирская ссылка. Я мог вернуться домой и продолжать работать главным врачом больницы до лучших времен. Услышав такой ответ и считая разговор законченным, я направился к выходу, но он вернул меня, почти как Мюллер Штирлица в известном сериале:

— Михаил Самуилович, я попрошу вас остаться, мы еще не закончили. Будьте терпеливей, вы были главным врачом и знаете, как непросто решаются такие вопросы. Вы нужны институту и лаборатории. Потерпите еще немного.

На самом деле он не мог меня просто так уволить из-за отсутствия квартиры. Это бы поставило его в неприглядное положение перед московским ВНЦПЗ и местными властями. Дефицит научных кадров был жестокой проблемой дальнейшего развития медицинской науки в Томске. Кадры собирали по всей стране. Анатолий Иванович знал это лучше меня и умел быть обаятельным — когда хотел, естественно. Когда я вернулся, он позвонил председателю облисполкома, который подтвердил, что в январе выделит нам квартиру в академгородке. Компенсируя мои неудобства, директор подписал мне разрешение на отпуск для поездки домой. После этого он неожиданно стал давать мне советы, как надо правильно разговаривать с женой, чтобы она тоже стала более терпеливой. Расстались мы вполне по-дружески.

Анатолий Иванович был противоречивым, прагматичным и во многих случаях справедливым человеком. В последующие восемь лет мы с ним оказывались в разных ситуациях: на конференциях и в ученом совете, на сенокосе и при неприятных разборках, в Министерстве здравоохранения РСФСР и в других местах. Мы относились друг к другу с известным уважением.

Поездка домой оказалась очень своевременной. С женой и сыновьями мы договорились без посторонней помощи. Однако, не дождавшись выделения нам квартиры, они прилетели в Томск в феврале 1982 года, и мы некоторое время спали на полу в актовом зале института. Ключи от новой квартиры я получил только в марте месяце. С нашим заселением и бытоустройством была связана следующая печальная история.

Статья 58–10: « Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания влекут за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев ».

Начну с небольшого введения к истории, о которой пойдет речь ниже. Граждане, имеющие критические взгляды на советскую власть либо просто читающие запрещенную литературу, совершают уголовное преступление против советской власти. Список запрещенной литературы был большим: «Большой террор: Сталинские чистки 30-х» (Роберт Конквест), «Архипелаг ГУЛАГ» (Солженицын А. И.), «1984» (Джордж Оруэлл), «Доктор Живаго» (Борис Пастернак), «Повесть непогашенной луны» (Борис Пильняк), «Хроника текущих событий» (1968–1983) и многие другие. Фотокопии этих книг или их машинописные тексты передавались из рук в руки людьми, доверявшими друг другу. В Томске я смог прочитать многое из списка запрещенных книг. Читал я по ночам, надежно пряча книги днем в дневном стационаре, где убирала нянечка, не заглядывая в мой закрытый чемодан. Риск, конечно, был, но не большой. Особенно сильное впечатление оставили «Большой террор», «Архипелаг ГУЛАГ» и «1984». Прочитанные книги только дополнили фактами мою давнюю оценку преступной сущности советского режима [107] Приговор советскому режиму был ясен давно, а «высшая мера» социальной защиты приведена в исполнение в 1991 году. . Ложь и лицемерие партии, насилие над людьми, обворовывание их, демагогия, диктаторство, отсутствие свободы, «железный занавес», государственный антисемитизм, агрессивная политика — далеко не полный перечень преступных «симптомов» советской власти, которые мне были известны. « Ложь, ложь, ложь… Ложь — во спасение, ложь — во искупление вины, ложь — достижение цели, ложь — карьера, благополучие, ордена, квартира… Ложь! Вся Россия покрылась ложью, как коростой », — писал Василий Шукшин («Рабочие записи», 1969). Продолжать жить с этим было непросто. Но я вырос в этом шизофреническом обществе, требующем от думающих людей жить с расщепленным сознанием и самоцензурой. В нормальной ситуации я должен был бы либо покинуть страну, либо начать бороться за перемены. Демократического способа борьбы за перемены не существовало, а эмигрировать считалось изменой родине. КГБ ел свой хлеб не зря!