Михаил Рицнер - Гудбай, Россия

Главным персонажем этой печальной истории был мой друг, в ту пору доцент Анатолий Михайлович Полищук, или просто Толя, удивительный и умный человек, заведующий кафедрой биологии медико-биологического факультета мединститута. Он уже хорошо знаком читателю: со школы генетиков, где мы познакомились, и со страниц этого очерка. Когда пишутся эти строчки, Толя с Наташей живут в городе Беэр-Шева на юге Израиля. Я позвонил ему и получил согласие на публикацию этой истории.

Начало этой истории положило решение Толи принять одного социолога на работу на кафедру биологии, где он мыл полы. КГБ преследовал этого человека за распространение запрещенной литературы. У него не было средств к существованию, так как на работу его нигде не принимали. Полищук — генетический гуманист, и КГБ ему не указ! Правда заключалась еще и в том, что он давал читать Толе запрещенную литературу, а Толя передавал ее мне и еще кому-то из друзей. В итоге социолог получил три года тюрьмы. Сотрудники КГБ принялись третировать Толю, искать улики, чтобы засадить и его. Они устроили у него на кафедре обыск, стали за ним следить и прослушивать, давили на него посредством администрации мединститута, угрожали уволить, стремились социально изолировать его. Всех его знакомых предупредили не общаться с ним. В этом списке была и моя фамилия.

Меня вызвал на «профилактическую» беседу директор центра А. И. Потапов. Когда я вошел в его кабинет, он «забился в истерике», обвиняя меня в «сионистской деятельности». В кабинете находились парторг и профорг центра, а также лояльный и правильный Б. С. Положий из нашего института.

— Зачем ты сюда приехал? Зачем связался с Полищуком? — буквально кричал он, не ответив на приветствие. — Решил организовать сионистскую группу? Прекрати с ним встречаться или возвращайся в свой Биробиджан.

На дворе был 1982 год, а не 1953! Все присутствующие напряженно молчали. Я сразу понял, что это как-то связано с Толей Полищуком. Но как? Мне было неизвестно. Напор Потапова меня ошеломил, но не подавил.

— Вы не имеете права со мной так разговаривать! О какой сионистской группе идет речь? Это ложь! — возражал я громко, когда он набирал в легкие воздух.

Потапов продолжал исполнять свою «партию», бросая на меня удивленные взгляды, так как в его кабинете было не принято возражать начальству. Потом вдруг остановился, попросил всех выйти и продолжил уже другим тоном:

— Да не дразни ты этих… пока они за тебя не взялись.

Он показал пальцем в потолок, имея в виду КГБ, и добавил совершенно спокойным голосом:

— Из-за твоего друга я обещал им, что задержу твое избрание по конкурсу.

Я вылетел из его кабинета на улицу и поехал домой на автобусе. На остановке я позвонил Толе домой из телефона-автомата, желая сообщить ему, что он «под колпаком» у КГБ.

— Нам надо поговорить, — сказал я, не здороваясь.

— Конечно, поговорим. Я достал дрель и скоро буду у вас, — ответил, как всегда, бодро Полищук. — Галя попросила помочь тебе повесить шторы на окна.

Действительно, мы пару недель тому назад получили квартиру и только-только начали обустраиваться. Дрели у меня не было.

— Здорово, — сказал я, — пойду куплю бутылку водки.

— Погоди, Миша, это будет лишним, я привезу спирт, — возразил Толя.

Он действительно приехал через пару часов и умело прибил палку для штор. Мы поужинали и обсудили ситуацию и новости. Он рассказал, в чем дело и о том, что закончил работу над докторской и решил уехать к родителям в Ужгород, не дожидаясь ареста.

— Домой к нам не приезжай, так как за нами следят и телефон прослушивают, — напутствовал Толя перед уходом.

Последнее предположение частично подтвердилось на следующий же день при случайной встрече с профессором Е. Д. Красиком.

— Михаил Самуилович, зачем вы дразните гусей? — спросил меня профессор сходу. — Ведь просил тебя Потапов не общаться с этим… Полищуком. Ну что ты на рожон лезешь? Зачем, выйдя от Потапова, побежал за водкой, чтобы распить ее с Полищуком? — распалялся в праведном гневе Е. Д. Красик.

Его осведомленность о моей встрече с Потаповым, где его не было, и о моем звонке Толе была более чем подозрительной относительно источника информации. Если о беседе с Потаповым ему мог рассказать Положий или сам Потапов, то откуда профессор мог знать о содержании моего телефонного разговора с Толей? Догадаться было нетрудно: только от тех, кто прослушивает телефоны. Мне стало не по себе. Профессор Красик рекомендовал меня как руководителя лаборатории генетики и, по-видимому, считал себя ответственным за мое поведение. Его можно было понять, но я отказывался терять свою свободу и независимость, хотя и призрачные.

— Евсей Давидович, о чем это вы? Никто не может диктовать мне, с кем встречаться, а с кем нет! У нас не 37-й год! Будьте здоровы, и до свидания.

— Пеняйте на себя, — крикнул мне вслед пуганый и опытный в таких делах профессор.

В отличие от Красика, я происходил из непуганого поколения. Толя оказался прав: его прослушивали. Настроение было подавленным. Мы продолжали общаться с Полищуками и бывать у них дома. Похоже, что в КГБ не узнали, что я был в цепочке читателей запрещенной литературы. Меня не допрашивали. За прием на работу антисоветчика и распространение антисоветской литературы Толе действительно угрожала тюрьма. Ему пришлось срочно покинуть Томск. Он перебрался в Ужгород, где организовал медико-генетический кабинет с цитогенeтической лабораторией при областной клинической больнице. После защиты докторской (1989) Толя был принят в Ленинградский педиатрический институт на должность доцента кафедры медицинской генетики. Научную работу он продолжил в лаборатории пренатальной диагностики Института акушерства и гинекологии, которой руководил профессор В. С. Баранов.

В 1990 году семья Толиного сына, Ильи, уехала в Израиль, а еще через год его жена, Наташа, решительно сказала: «Ну, ты как хочешь, а я поехала». Мы были рады увидеться в Израиле. Толя работал цитогенетиком в городе Ашкелоне, а сейчас живет в Беэр-Шеве, где мы с удовольствием встречаемся.

По конкурсу меня избрали завлабом последним, только через год после всех других руководителей лабораторий и отделов института. Бардак в стране все нарастал, Политбюро превратилось в похоронное бюро для своих генеральных секретарей. Впереди были «перестройка» и finita la commedia коммунистического режима.

В 2013 году на планете было 7,8 млн ученых, большинство из них работают в Евросоюзе, Китае и США. А по такому показателю, как количество ученых на душу населения, всех обгоняет Израиль: там на тысячу жителей приходится восемь ученых (в России — трое). Мир ученых, так же как и артистов, учителей и врачей, не свободен от интриг, борьбы за влияние и публикации, ученую степень, кафедру и многое другое. Руководители отделений и лабораторий нашего новорожденного института были разными по возрасту, научной репутации и социальному положению в Томске и в науке. Более сильные позиции были у двух томичей — проф. Е. Д. Красика и проф. О. А. Васильевой, которые сильно «тянули одеяло на себя», стремясь навязать остальным свое руководство совместными исследованиями. Я, напротив, был самым молодым «пришлым» ученым, и не менее амбициозным. Противостоять «выкручиванию рук» было непросто, а мне в первую голову.