Михаил Рицнер - Гудбай, Россия

Когда я оглядываюсь назад, 1988 год мне кажется очень длинным и в то же время тусклым; вероятно, это связано с тем, как я тогда жил. Работа в «Рефлексе» ненадолго отвлекала от мрачных мыслей. Моя борьба с «компашкой» была в разгаре, приходилось мотаться между Томском и Москвой. Настроение было пониженным еще и из-за недавнего переезда моей лаборатории в так называемый Томский НИИ медицинской генетики. Ездить туда на работу и общаться с пузыревской «компашкой» и его ученым советом было перманентным стрессом. Вся эта возня там была мне неинтересна, но надо было руководить научными работами сотрудников — они не должны были пострадать.

Где-то в середине 1988 года я проснулся и скорее почувствовал, чем понял, что я ничего не хочу в этой стране!Ни интересной работы, ни личных достижений, ни известности, ни ученых степеней, ни профессуры, ничего. ПРОСТО НИЧЕГО! Мне все здесь опостылело и даже «обрыдло до тошноты». В то замечательное утро я испытал инстинктивную потребность уехать в Израиль, в Иерусалим, освободиться и отмыться от советской среды обитания, «совковой» ментальности, от одиозных Бочковых, Пузыревых, Вартанянов и иже с ними. Естественные страхи и опасения перед эмиграцией перестали мешать мне принимать решения, и я начал действовать. А действовать быстро и эффективно было моим привычным стилем поведения. Мою хандру как рукой сняло! Ощущение просветления невозможно забыть!

« И сказал Господь Аврааму: Иди с земли твоей, и с родины твоей, и из дома отца твоего на землю, которую укажу тебе » (Бытие 12:1).

В 1987 году граница была еще «на замке». Ничего не сказав дома, я стал проверять, в каком положении находится та «дверь», через которую можно законным образом эмигрировать.

В 1988 году магическая «дверь» каким-то образом приоткрылась.

Откуда-то «сверху» дали команду «пускать всех желающих, у кого есть причина» [182] Только 20 мая 1991 г. Верховным Советом СССР был принят закон «О порядке выезда из Союза Советских Социалистических Республик и въезда в Союз Советских Социалистических Республик граждан СССР», завершивший эпоху закрытых границ. . Узнал я об этом в Москве, куда часто летал по диссертационным делам. Эту новость сообщил мне Боб, сказав: «Ворота приоткрылись, но нужен вызов из Израиля». Это был долгожданный сигнал!

Итак, как получить вызов от израильских родственников, которых у меня там нет? Это было хорошо известно. Напечатав на машинке сведения о себе, жене и мальчиках, я стал ходить к голландскому посольству, представлявшему интересы Израиля в тот период. Дипломатические отношения между СССР и Израилем еще не были восстановлены. Чтобы передать наши данные в Израиль, надо было пройти на территорию голландского посольства и опустить листок в специальную урну. Но «внутрь» охрана пускала только тех, кого вызывали сотрудники посольства по громкой связи. Оставалось уговорить кого-либо из тех, кого вызывали пройти внутрь, взять у меня листок с данными и опустить в нужный ящик для представителей еврейского агентства «Сохнут» и «Натива» [183] «Натив» — израильское учреждение, созданное для связи с евреями Советского Союза и стран Восточной Европы, координации борьбы за их право на репатриацию и организации их выезда в Израиль. .

Перед посольством топталась кучка людей (10–12 человек), видеокамера не оставляла их без внимания. При попытке подойти и поговорить люди шарахались от меня, страх еще был силен. Мне тоже было тревожно. Только на третий раз мне удалось поговорить с пожилой женщиной, которая не отшатнулась от меня и молча взяла листок с нашими фамилиями. Вскоре назвали ее фамилию, она двинулась к воротам посольства, куда ее тут же впустили. Не видя смысла ждать ее возвращения, я, окрыленный, вернулся к Бобу с Юлей и красочно рассказал про свою первую и последнюю «сионистскую» операцию. Боб, тот еще «оптимист», меня тут же приободрил:

— Подожди, еще неизвестно, что из этого выйдет, да и куда она забросит твои данные, но за это все равно надо выпить… — и своей шаркающей походкой пошел за рюмками.

— Выйдет или нет, теперь от меня ничего не зависит, — сказал я обиженным тоном, чувствуя, что Боб не оценил по достоинству героизм моего поступка. «Однако один важный результат был налицо, — подумал я про себя. — Первичный страх удалось преодолеть, а значит, смогу преодолеть и другие, коих будет немало на этом пути».

— Да-да, ты молодец, Мишка, — запоздало похвалил меня Боб, наливая горькую. — Пей давай, и будет что будет! Ты засветился там перед камерами, и будь готов к любому развитию событий. В этой стране ничего не гарантировано. Точнее, все что угодно гарантировано, кроме свободы и свободного выезда из страны. Большая тюрьма…

Юлия смотрела на меня восхищенными красивыми глазами и, ставя на стол закуски, повторяла:

— Мишка, ты у нас просто герой и пока сам не знаешь об этом. Поверь мне.

Мы приняли разведенный спирт с лимонными корками — исключительно с лечебной целью, для снятия психологического стресса. Съели что-то вкусное. Потом повторили и долго обсуждали: «Что же будет, если?..»

Я тревожно спал той ночью, а утром рано улетел домой в Томск. В аэропорту меня встречал Эдик на машине. Ему было 19 лет, выглядел он спортивно, головка хорошая, мозгов не занимать, да и целеустремленным характером был похож на меня. Короче, на него можно было положиться. По дороге домой я рассказал ему про «сионистскую» операцию. Эдику все это очень понравилось, глазки у него загорелись. Тогда мы договорились не разглашать пока ничего дома: Игорь был еще мал, а Галя была весьма эмоциональной женщиной. Не стоило волновать их преждевременно.

Спустя полгода, 30 мая 1989 года, я с ужасом нашел в почтовом ящике большой конверт с красной сургучной печатью. Это был вызов от наших любимых родственников из Израиля, о которых мы и не подозревали. И чтобы они были нам здоровы! Оказывается, они нас давно ждут. Сработало!

Читателю понятно, что никаких родственников у нас в Израиле не было. Это понимали и советские власти, но таковы были «правила игры». Скрывать уже было нельзя. Мы с Эдиком «раскололись». Рассказали дома, что едем жить в Израиль. Игорь радостно засуетился, а Галя сказала, что никуда не поедет. Затем она поплакала и согласилась, предчувствуя, сколь трудным окажется для нее и всех нас этот путь. И в этом она не ошиблась.

Имея вызов от «родственников», мы могли подать просьбу на воссоединение с ними в отдел виз и регистрации (ОВИР, КГБ). Тот, кто получал разрешение на выезд на постоянное место жительство, мог уехать. Вроде бы все очень просто. Но это был май 1989 года, и никто еще не уезжал из Томска. При этом я работал в академическом институте, а там был первый отдел (КГБ). Следовательно, мне надо было уволиться из института до подачи документов на выезд. Таким образом я мог исключить первый отдел из рассмотрения моей просьбы. При желании в КГБ могли найти повод не дать мне выездную визу.