Карел Конрад - Отбой!

«Вот луна померкла» — сольное выступление певицы м-ль Стеллы Ракеты.

«Мелкий дождик идет» — исполняет г-н Рихард Пулемет.

«Пора вставать, светло кругом!» — ансамбль ручных гранат под художественным руководством бр. Атака.

«Где родина моя?» — исполняет г-н Игнатий Брюхо.

«Осторожно, стекло!» — споет г-жа Розалия Бомбомет.

«Подъемлю землю к небесам» — мелодрама. Исполняют: г-жа Ручная Граната, у рояля г-жа Бикфордова-Шнур.

«Мучительно сжалася грудь» — исполняет м-ль Соня Противогаз.

«Жизнь чудесна и сладка» — объединенный ансамбль клопов, вшей и крыс.

«Что ты вьешься надо мною?» — дуэт гг. Аэроплана и Гидроплана.

Покорнейше просим входные билеты иметь при себе. Завещание тоже. Опоздавших не ждут. Лучшие места (позади) отведены для господ офицеров и штаба с дамами. Для удобства публики оборудованы изящные отхожие места, открытые круглые сутки.

До отъезда на фронт оставалось две недели. Запах пороха не рассеивался даже к утру.

Ранним утром мы отправились на Etappenraum [89] этапный пункт (нем.) . ознакомиться с устройством окопов в прифронтовой полосе.

Деревушка Радоговавас было самое жалкое место на земном шаре! День и ночь напролет через нее шли воинские части. Пехота, артиллерия, обозы, саперы, автоколонны, снова пехота — все это тянулось на фронт. На шоссе клубилась известковая пыль. Нигде ни клочка зелени, только пыль и топот ног австро-венгерской армии, измученной до предела.

С пением прошли чехи. За ними венгры. Вот это, видимо, польский полк. Иная мелодия, иные слова. Только брань и окрики командиров почти всюду одинаковы.

Каждый дом в деревушке опустошен, точно здесь побывала саранча.

Повсюду чувствуется страх перед близкой гибелью. Жители этого преддверия ада отличаются странной беззащитностью. В любую минуту их удел может стать еще горше, в любую минуту ураганный огонь может придвинуться еще ближе. Люди потеряли способность ненавидеть. Ошалевшие от всего, они ютятся где-то в задних каморках. Их дома заняли солдаты. Все кругом загажено, заплевано, в заветных фамильных комодах валяются вонючие солдатские сапоги, грязь целой армии въелась в старенькую мебель. Ничем не вытравить ее — нет таких чудесных средств.

И ничто не вернет этих людей к былому спокойствию. Даже время не сгладит морщин под глазами беспокойных, невыспавшихся детей. Исхудалые руки женщин, казалось, отвыкли от всех жестов, кроме жеста отчаяния. Все новые и новые орды с бранью вламываются в их домики. Женщины горько поджимают губы. А глухой гул фронта все не утихает. Приложив ухо к земле, можно услышать эту адскую свистопляску.

На лицах несчастных жителей точно отпечаталась вся история мировой войны, — подробности каждого наступления, каждой воздушной атаки. Даже разница возраста сгладилась — дети, старики, юноши выглядят как одно поколение, отверженное богом и людьми. Эти люди измучены жизнью на вулкане, ожиданием извержения. Они приучились молчать, как могильщики. Лишь бы не кричать, лишь бы скрыть вечный страх и не разгневать жестокую стихию. Всё они сносят с трогательной покорностью, не возражая ни слова, подавленные окружающим озлоблением, несправедливостью, неуверенностью в завтрашнем дне. Эти простые люди ничего не понимают, и в звуках войны они ищут ответа на вопрос о своем будущем. А зловещий вулкан все курится и курится…

Мы спали по трое, по четверо на одной кровати. Хозяйка не возражала. Не сказала она ни слова и когда один из нас изгадил пол, правда, неумышленно: он был болен. Впрочем, испражнений было больше, чем от одного человека…

Уже никогда жители этой деревни не испытают безмятежного довольства, вечно им будет мерещиться, что мимо их окон бесконечно тянутся повозки с амуницией — тысячи и тысячи гранат и снарядов, — а в ушах у них будет стоять стон раненых. Даже обоняние их будет навеки испорчено.

Птицы не вьют гнезд у подножья огнедышащих вулканов; также и здесь совсем не видно пернатых, а тронь листву на груше — тебя обсыплет густой пылью… По гумнам ходят патрули — свирепые боснийцы. Берегитесь, им приказано стрелять в каждого, кто попытается воровать на полях. Грозный приказ! Боснийцы свирепы, как тигры. В военном складе, разбомбленном итальянцами с воздуха, мы только что налакались молодого вина: надо было запить эту экскурсию в преддверие ада.

Обняв друг друга за шею, мы оживленно болтаем.

Вот эта купа верб так похожа на вербы у нашего дома. Какое уютное местечко!

Из дома выбегает котенок. Трехцветный, ребята, это к счастью!

Мы кидаемся к котенку, хотим взять его на руки, но он удирает в картофельное поле.

Мы зовем его, но тщетно. Котенок засел в борозде и не хочет идти к нам. Как будто тень матери внушает ему: «Не ходи, сыночек, не ходи. Убьют тебя и съедят, как меня съели».

Не верь, киска, погляди на нас. Не бойся. Мы же не гонведы. Разве ты не понимаешь, что нам просто хочется погладить тебя? Хочется подержать в руках ласковое, слабое, нежное существо?

Пепичек и Франтишек Длоуги бегут за котенком в поле. А патруль уже тут как тут, — заметили, срывают винтовки с плеча. Мы хохочем, выпитое вино развеселило нас.

— Ха-ха-ха!

А ребята уже вытащили котенка из ботвы, несут его, высоко подняв над головой, и приплясывают. Умора!

Старый бородатый босниец в патруле слегка толкает прикладом своего спутника. Оба снова вскидывают винтовки на плечо, и, дружески улыбнувшись нам, патруль продолжает обход.

Пепичку хочется одному играть с котенком. Мы ожесточенно спорим, забыв, что минуту назад рисковали получить пулю.

— Отдай котенка, он не твой! У тебя есть «Тощий кот» в чемодане, иди ко всем чертям, Пепичек!

Но Пепичек не выпускает котенка и ласково говорит ему:

— А мурлыкать ты умеешь, фронтовой котеночек? А знаешь ты, киска, что́ за невеселые люди шагают тут день и ночь, бренча снаряжением? А почему кругом ездят санитарные авто, почему из них слышатся жалобы и стоны отцов, разлученных с детьми? Как же так ты не знаешь всего этого? А ведь мы только и слышим от ребят, побывавших в проклятых окопах, что все это «кошке под хвост». Впрочем, ты еще маленький, где тебе знать, куда там! — Пепичек тихонько мяукает, а мы все смеемся. — Однако вреда не будет, — продолжает он, — если ты узнаешь это пораньше. Чем раньше, тем лучше. В наше время, милый, все зреет до срока. Так вот, слушай: все это даже не кошке под хвост, и особенно такой маленькой лапоньке, как ты. Все это творится для того, чтобы у будущих гимназистов был новый материал по истории, а может быть, и по географии, чтобы они могли зубрить что-нибудь новенькое, когда народы перебесятся, когда высохнет пена у них на губах. Другого смысла во всем этом нет… Вот как!