Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Бабушка! — Бабушка остановилась. — Бабушка, — прошептала Мерле, — знаешь… отец ушел вчера после обеда и до сих пор не вернулся… — Она уткнулась лицом бабушке в пальто и в отчаянии зарыдала.

ХУДОЖНИК-ПРИКЛАДНИК НЕЛЛА ПРАНТС как раз собиралась уходить, когда принесли телеграмму: «Приезжай домой. Рагнар пропал. Дети одни. Мама». Нелла прочитала телеграмму, скомкала, словно хотела, чтоб ее не было, и бессильно опустилась на стул. От негодования она потеряла дар речи, способность двигаться и действовать. «Ах, значит, дела зашли так далеко», — пробормотала она через какое-то время, встала, подошла к окну и взглянула на дремотное, исчезающее в тумане море.

Нелла шла берегом моря. Ее окружал серый мир, даже песок казался серым. Из тумана темными, безымянными птицами возникали чайки. Дома были серыми, и деревья были серыми. Слишком уж неожиданно пришла эта телеграмма. Нелла не знала, что и предположить, боялась, вдруг у Рагнара начался период запоя, но самым удручающим было то, что он оставил детей одних. У нее просто не укладывалось в голове, как можно быть таким безответственным. Хорошо еще, что мама сейчас с ними. Вероятно, этот алкоголик появится на следующий день, опухший от пьянства, — мать зря вечно устраивает панику, но домой ехать надо, хотя бы для того, чтобы раз и навсегда выяснить отношения.

Теперь, когда все стало ясно, копившиеся долгое время ненависть и боль обиды выплеснулись наружу. Было такое чувство, словно она уже очень давно все решила — на миг ей стало до слез жаль детей, но затем она спокойно подумала, что и детям будет легче, если они избавятся от этого пьяницы, от всей этой компании пьяниц. Разумеется, несколько лет можно вынести такую жизнь, когда муж-писатель, закончив книгу, решает, что вправе вознаградить себя за труд. А награда — это безудержное пьянство, какие-то дружки, женщины. Ничего не скажешь, великолепная творческая мастерская, где половина всех доходов уходит на оплату счетов в кабаках. Чего стоит, что он неделями сидит в своей комнате и стучит на машинке, если ничего и никого, кроме своего «я», не видит. Довольно. Во всяком случае, для меня это его последняя попойка. Пусть живет, как хочет.

Перед домом отдыха стояли раскрытые зонты от солнца, пестрые, полосатые, выцветшие за лето, словно уродливые грибы, выросшие на песке. Лето кончилось, это ощущалось во всем, но разноцветные зонты пока еще останутся, их будут трепать осенние ветры, останутся до первого снега, и берег будет все время таким, словно на следующий день выглянет солнце, и ранним утром из домов на пляж устремятся сотни отдыхающих, и возле кабин для переодевания возникнут очереди, а спортивные снаряды атакует детвора. Но тепла ждать нечего — до зимы здесь пробудут лишь отдельные отдыхающие, беспокойные стаи чаек да пожелтевшая осока. Нелла долго стояла на прибрежном песке, на который бесшумно накатывали волны, глядела на море, незаметно переходившее в небо. Затем дошла до вытащенных на берег лодок, свернула к водоспасательной станции, прошла мимо высокого корпуса дома отдыха, заглянула в блекло-зеленый павильон и попросила бокал шампанского. За столик она не села, а тут же, прямо у стойки, поднесла к губам бокал и пробормотала: «За твое здоровье, Рагнар», — выпила и, подняв глаза, увидела, что пожилая буфетчица наблюдает за ней с молчаливым осуждением, а может, даже и с неприязнью. Нелла попросила пачку сигарет, и женщина швырнула их на стойку.

— Надо же, какая злющая, ну да мы не в обиде, — сказала она буфетчице по-эстонски и быстро пошла по тенистой улице, поравнявшись с зеленым забором, открыла калитку, коснулась рукой влажных и прохладных флоксов, постучала в окно; из-за занавески выглянул смуглый мужчина с усиками. Нелла помахала ему, и занавеска задернулась.

В объятиях мужчины она забыла обо всем, мужчина был большой и сильный и заполнял собою весь мир.

— Возьми меня на руки, — попросила Нелла, он взял ее на руки, и она почувствовала себя соломинкой, пушинкой, снежинкой.

— Я твоя Снегурочка, — сморозила Нелла и захихикала.

— Ты мой ангел, — улыбнулся мужчина, опуская ее на кровать. Пружинный матрац жалобно скрипнул.

— Я думал, что ты не придешь, — сказал мужчина, — мне стало грустно.

Нелла кинула взгляд на стол и увидела наполовину опорожненную бутылку коньяка.

— Ах ты, мой нехороший, — засмеялась Нелла и поцеловала мужчину в щеку. — Знаешь, у меня сегодня отвратительный вечер. Получила телеграмму — дома не все благополучно. Муж пьет, дети одни.

— Ну и гад, — произнес мужчина.

Нелла гладила волосатую грудь мужчины, из глаз ее текли слезы.

— Мне с тобой так хорошо, так надежно, — сказала она, всхлипывая, и посмотрела на него, но от слез, застилавших ей глаза, Нелла увидела вместо лица мутное расплывчатое пятно; она положила голову мужчине на грудь, услышала удары его сердца.

— Я почти уже двенадцать лет живу как в летаргическом сне, — сказала Нелла. — Ты не представляешь, какой он, этот мой писатель. Он просто не думает ни обо мне, ни о детях, вообще ни о чем, его интересует только его писанина; мне кажется, что и я нужна ему лишь для того, чтобы он мог наблюдать за страдающей женщиной и потом использовать эти свои наблюдения в каком-нибудь рассказе. Все остальное его не касается. О, как я норой его ненавижу! Я брошена, растоптана, выжата. Как лимон. Представь себе выжатый лимон. Это я… Может, я в самом деле глупа, но рядом с ним я не могу чувствовать себя иначе. Он презирает все, что для меня является важным. Я не раз говорила ему: забирай свою чертову машинку и проваливай. Но он и в ус не дует, ухмыляется, конечно же издевается про себя. Все дни мне хочется одного — реветь, понимаешь, ведь и я творческий человек. У меня свои мысли и желания. Но он не считается со мной. Делает всегда то, что хочется ему. Что необходимо ему для работы. Но это никакая не жизнь…

Помещение, в котором они находились, было оборудованной под комнату верандой с выкрашенными в белый цвет стенами, на окнах висели занавески из плотной ткани, а под потолком горела лампочка без колпака, скупо и холодно освещавшая все вокруг, посередине стоял круглый стол, разбухший от сырости, и один стул, обитый искусственной кожей, у окна — электрорадиатор, оранжевый сигнальный огонек которого слишком ярко бросался в глаза в бесцветном помещении, в стену у двери были вбиты большие гвозди, на них, на вешалках, висела одежда мужчины, а основную часть комнаты занимала кровать с пружинным матрацем и никелированными набалдашниками.

— Знаешь, Юра, — прошептала Нелла мужчине на ухо, — ты самый, самый хороший. С тобой мне надежно. Я чувствую себя такой же сильной, как ты, и я многое смогла бы… Я смогу ждать тебя месяцы и годы, когда ты будешь в море, честное слово, я ни разу не взгляну на другого мужчину… Знаешь, когда я была еще совсем девчонкой, я мечтала, что когда-нибудь обязательно выйду замуж за моряка и каждый вечер буду сидеть на берегу и ждать его и в конце концов он явится… И тогда я его съем… Ну, не совсем… немножко все-таки оставлю… Ой, как это здорово быть женой морского волка. Подумай, ты возвращаешься домой, я целую тебя в щеку, а она соленая… Знаешь, сегодня я решила, что не вернусь больше к своему писателю. Я погибну, живя с ним. Все равно меня давным-давно для него не существует, к тому же нельзя больше прощать все эти свинства, которые он учиняет. А тебя я люблю, и теперь, Юра, я свободна… Для тебя, дорогой.