Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Мужчина лет тридцати, в плаще с поднятым воротником, шагает, понурив голову, он видит перед собой лишь дорогу, а может, вообще ничего не видит, просто бредет дождливым осенним вечером по улицам — отверженный, потерянный, без всякой цели. Стоит душный вечер конца августа, не переставая льет дождь, мужчина идет, задевая полами промокшего насквозь плаща о край забора, не замечая, как с волос на щеки струйками сбегает вода. Время от времени он останавливается, хватается руками за дощатый забор, пошатываясь, будто пьяный, хотя пьян он только от своих мыслей, которые переполняют его мозг, просачиваются в кровь и неодолимой тоской растекаются по всему телу, затем шагает дальше: туфли чавкают, он не замечает ни луж, ни воды, бегущей по желобам; дальше, дальше — он словно бежит от самого себя, от своего одиночества.

Внезапно он останавливается, замечает вдали светящееся окно, устремляется подобно мотыльку на свет, жадно глядит в незанавешенное окно, за которым царит уют, приятные хлопоты сопровождают семейный ужин, женщина стелет постель; он смотрит до тех пор, пока белая простыня, падающая на матрас, не парализует его зрение, он как бы ослеплен, кидается дальше, прочь отсюда — к новому окну, которое тоже случайно осталось незанавешенным и из которого на дождливую грязную улицу струится тепло семейного очага и голубоватый свет телевизора.

Он уже не один час бродил по улицам, поначалу шел медленно, давая крупным каплям дождя падать на разгоряченное лицо, с завистью глядя на спешащих мимо людей и представляя себе, что каждого из них кто-то ждет — кого муж, кого ребенок, жена или любовница; он старался не отставать от них хотя бы для того, чтобы создать мимолетное впечатление, будто и он торопится, но вскоре эта игра надоела ему. В этом самообмане была фальшь — он почувствовал себя как незваный гость, который внезапно понимает, что он лишний, и, как собака, поджав хвост, плетется прочь. Тогда было еще светло, но мутное серое небо все больше темнело, и полумрак, просачиваясь в тело, вызывал озноб. Когда начали зажигаться огни, не так-то легко оказалось пройти мимо манящих реклам кафе и ресторанов, суливших пахнущее сигаретным дымом тепло, где ты будешь не один, где тебе подадут дымящееся мясо и где будет звучать музыка и веселый смех… Ему же необходимо было остаться наедине с собой, чтобы в конце концов облечь в конкретную форму свои подспудные чувства. Чтобы в полной мере ощутить терзавший его страх одиночества.

Постепенно он сложил воедино всю свою жизнь. Перебирая событие за событием, он находил в них короткие минуты счастья, страданий. Ему была ведома роскошь одиночества, требовавшего от него все новых и новых жертв. Быть в одиночестве означало сохранять безразличие к повседневным радостям и горестям, и поэтому то, как бились люди, чтобы упрочить свой крошечный домашний мирок, смешило его. Он был гордым отшельником, посвятившим жизнь служению духу.

Мысль об этом воодушевила его, он забыл про дождь и про все, что было вокруг, он с неудержимым упорством шел все дальше и дальше, пока ноги в промокших туфлях не онемели от усталости, и тогда он словно невзначай, словно решив отдохнуть, стал останавливаться возле ярко освещенных окон, а затем почувствовал, как из них струится нечто притягательное, лишающее его способности думать и наполняющее тоской, непереносимой тоской, которую он до сих пор упорно старался подавить в себе.

И вот он стоит, прислонившись спиной к дощатому забору, не в силах оторвать взгляд от окна, в котором промелькнул силуэт молодой женщины. Он не видит темных очертаний маленького деревянного дома, он видит лишь окно, как бы окруженное пустотой. Затем снова женщину в окне. Свет стал мягче, пастельнее. Женщина заметила его, и ему захотелось крадучись уйти, остаться самим собой, не нарушать ее покой, но ноги отсырели и словно приросли к мокрой земле. Он не в состоянии пошевелиться, воля оставила его, ему кажется, будто женщина махнула рукой, он горько усмехнулся — что за иллюзии — и тут же увидел снова, теперь уже отчетливо, что женщина зовет его, и вот он незаметно для себя уже пересекает улицу, стоит под самым окном, смотрит на улыбающуюся женщину с лицом мадонны и на кровать за ее спиной с белыми простынями.

Они стоят долго, неотрывно глядя друг другу в глаза, стоят, не замечая машин, которые, проезжая, забрызгивают мужчине плащ, не замечая капель дождя, падающих на лицо женщины и слезами стекающих по ее щекам, затем женщина протягивает руку и едва слышно говорит:

— Входи же…

Мужчина как завороженный подходит к наружной двери, слышит звяканье ключа в замочной скважине, чувствует, как мягкие теплые пальцы берут его за руку и ведут по темному коридору. И вот он в той самой комнате, которую видел в окно, только все теперь наоборот: он стоит у кровати с белыми простынями, и дождь через открытое окно проникает в комнату.

Женщина помогает ему снять плащ и вешает сушиться; он садится на стул, женщина подходит к окну, закрывает его, хочет задернуть штору, но та зацепилась за карниз, женщина дергает, штора не поддается. Тогда женщина приносит стул, ставит на него скамеечку и залезает, чтобы расправить штору. Внезапно мужчине чудится, что женщина вот-вот упадет, он хватается за скамеечку, крепко держит ее своими сильными руками, и ему кажется, будто он держит женщину, затем смотрит наверх.

Смотрит наверх и чувствует, как пробуждающееся в нем желание растекается по всему телу, он дрожит, какое-то трепетное упоение овладевает им, с каждой минутой оно становится все нестерпимее; женщине удается расправить штору, и, помогая ей спуститься, он словно невзначай дотрагивается до ее тонкого запястья, какое-то время они стоят друг против друга, от женщины веет таинственным, еле ощутимым теплом, мужчина садится на стул, в голове дурман, и каждый нерв натянут как струна.

Женщина тоже садится, но на край постели, и взгляд мужчины начинает ощупывать ее, сперва ее красные в цветочек тапочки, затем нерешительно скользит вверх, пока не останавливается на глазах женщины — теплых, синих и манящих, как море. Женщина перехватывает его взгляд и вздыхает, вздыхает еще раз и начинает медленно расстегивать блузку, потом снимает через голову короткую юбку, которая на миг скрывает ее лицо. Они еще не обмолвились ни единым словом, но мужчине кажется, будто за них говорит тишина, и ему неловко нарушать ее.

Затем, обессиленные, они лежат на кровати, в комнате темно, лишь отсвет уличного фонаря и тени на шторе. Тени ветвей, призрачные картины, они все время движутся в тихом, навевающем дремоту ритме. Мужчина счастлив; он гладит мягкие волосы женщины, ощущает их нежный запах и чувствует рядом со своим телом таинственное тепло ее тела. Он не может уснуть, боится, что вместе со сном исчезнет состояние блаженства, настанет утро и изменятся краски. Женщина тоже не спит, ее дыхание еще не стало ровным и глубоким, и сновидения еще не овладели ею. Стоит тишина, внезапно эту тишину нарушает журчание воды, усиленное во сто крат, затем минутная пауза, после чего быстрый и монотонный стук капель. Женщина и мужчина приподнимаются в постели и прислушиваются, не понимая поначалу, что происходит, в конце концов женщина в отчаянии восклицает: