Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Господи, я больше не в силах переносить это!

— А что я могу поделать, — беспомощно разводит руками мужчина.

— Ну кто, как не ты, — выходит из себя женщина. — Все годы, что мы женаты, эта злосчастная крыша протекает, пойми же наконец, что она у нас окончательно сгниет!

— Все эти годы я искал смолу, делал все возможное, но смолы нет, ее попросту нет в продаже, или ты хочешь, чтобы я замазал крышу клеем, — распаляется муж.

— Ты, конечно, никогда ничего не можешь… — ворчит жена и поворачивается к мужу спиной. Тот чертыхается, вылезает из постели, идет на кухню, приносит таз и ставит его на пол, посреди лужи.

Когда на дороге останавливается машина оливкого цвета, Ингеборг Тююр как раз сажает картофель на своем дачном участке, на клочке земли, отведенном под овощи. Ингеборг распрямляет спину, вытирает перепачканные в земле руки о тренировочные штаны, смотрит на машину, сворачивающую от утопающей в раннем весеннем солнце зеленой изгороди в тень одинокого дуба, и ни о чем в этот момент не думает. Дверца машины открывается, и какая-то женщина в сером платье-костюме прямиком направляется к Ингеборг, и чем она ближе, тем яснее узнает Ингеборг в ней свою бывшую одноклассницу. Чего ей понадобилось здесь, с досадой думает Ингеборг, однако изображает на лице приветливую улыбку; еще раз вытирает руки, на этот раз ладонь о ладонь, и идет женщине навстречу.

— Вот я и нашла тебя, — говорит одноклассница и внимательно оглядывает участок. На какой-то миг Ингеборг видит все глазами одноклассницы — маленькую, еще не достроенную дачку, парник под пленкой, грядки с овощами, свои вымазанные краской, драные на коленях тренировочные штаны, вылинявший платок на голове, и краска стыда заливает ей щеки и связывает язык. Но одноклассница и не думает с притворной любезностью восклицать, дескать, вот, значит, как ты тут отдыхаешь или что-нибудь в этом роде, а говорит, что умер Танель.

— Танель? — переспрашивает Ингеборг, не сразу сообразив, о ком идет речь.

— Танель Оялоо… умер во вторник от инфаркта, завтра похороны.

— Ах, Танель… — бормочет Ингеборг, глаза ее устремлены на ржавое ведро, в котором виднеются маленькие, розовые, с синеватыми ростками клубни картофеля; ей надо бы, наверное, пригласить одноклассницу в дом, угостить кофе, но кофе кончился и в доме полно строительного мусора и рабочего инструмента. Не переставая думать об этом, Ингеборг слушает, что говорит одноклассница, и когда до нее доходит, что та не может остаться подольше, с облегчением вздыхает. Они договариваются встретиться на похоронах Танеля, вот тогда и поговорят обо всем, и вот уже одноклассница торопится к машине, садится за руль, в ветровом стекле отражаются ветви дуба, и вскоре шум мотора стихает. Ингеборг машинально кладет в лунки еще несколько картофелин, но внезапно борозды расплываются перед ее полными слез глазами.

Несмотря на весеннее солнце, сверкающее в синем небе, погода стоит прохладная и ветреная. На соседний участок, маневрируя, въезжает машина, груженная пиломатериалом, раздаются глухие удары скидываемых на землю досок. Ингеборг делает шаг назад, ведро с картофелем опрокидывается, и розовые клубни рассыпаются в разные стороны. Слезы на глазах Ингеборг высохли, но ее знобит от холода, и, оставив ведро валяться, она плетется в дом, наливает в таз воду и принимается мыть руки. Земля въелась в поры, проникла под ногти; Ингеборг все моет и моет руки, затем вытирает их, надевает платье, расчесывает волосы, подкрашивает губы, она уже готова, чтобы ехать в город, когда вдруг спохватывается — у нее же нет денег, чтобы заказать траурный букет. Словно еще на что-то надеясь, она заглядывает в кошелек, достает оттуда несколько рублей, разглаживает их, понимая, что только вечером, когда муж вернется домой, сможет взять у него недостающие деньги.

Ее охватывает бессильный гнев, злость, возмущение, грусть — она и сама не знает, как определить свое внутреннее состояние, она садится на ящик с гвоздями и ничего не может с собой поделать — перед глазами все время стоит этот недостроенный домишко, никак не отвечающий ее давнишней мечте о даче, которая представляется ей светлым просторным домом среди сосен с видом на волнующееся море. Она сидит, опустив руки на ящик, ей ненавистна эта убогость, она, Ингеборг, всей душой хотела бы вырваться отсюда, все изменить, но она знает, что никуда ей от своей судьбы не деться, и от сознания этого у нее начинает раскалываться голова. Ингеборг кажется, будто по отношению к ней допущена чудовищная несправедливость, что из многих возможностей, которые дает жизнь, ей, Ингеборг, приходится довольствоваться крохами, она словно мышь, попавшая в мышеловку, откуда не вырваться. Словно мышь в мышеловке, думает она вслух, встает, отпихивает ногой валяющийся на полу молоток, который разок звякает, после чего вокруг воцаряется глухая тишина, ее нарушает лишь стук досок, сбрасываемых из кузова машины.

Картофель еще не посажен, и опрокинувшееся ведро с рассыпавшимися розовыми клубнями напоминает, что пора приниматься за работу; однако перед глазами Ингеборг возникает одноклассница в светло-сером платье-костюме, волосы ее уложены в элегантную прическу, и выглядит она по меньшей мере лет на десять моложе Ингеборг; вот она, открыв дверцу своей машины, с деланным оживлением машет Ингеборг на прощание рукой, и Ингеборг уже никак не может заставить себя надеть эти перепачканные и болтающиеся на ней тренировочные штаны, она набрасывает на плечи кофту, запирает за собой дверь и выходит на дорогу, ведущую мимо дач. Это большая территория, где один за другим лепятся маленькие, похожие на насекомых садовые домики и парники под пленкой, и все это окружено высокой сетчатой оградой. Как игрушечная деревня, построенная ребятишками на краю дороги из пустых спичечных коробков.

Ингеборг долгое время идет по шоссе, затем сворачивает к прибрежным соснам. Усыпанная высохшими сосновыми иглами и шишками тропинка вьется через поросшие осокой дюны, справа виднеется несколько одиноких старых дач — высокие деревянные строения с балконами и верандами. Ингеборг долгие годы мечтала, чтобы ее дети могли проводить лето на берегу моря, но дети проводили его в пионерских лагерях и в городе, она и оглянуться не успела, как они стали взрослыми, живут своей жизнью, редко когда зайдут проведать ее и вечно торопятся уйти. Летний домик уже давно не радует ее, строительство и возделывание грядок стало будничной привычкой, фактически такой же обузой, как приготовление пищи, стояние в очереди, стирка.

Меж сосен сверкнуло море в лучах солнца, блеснула полоска песка. Ингеборг спускается с дюн, коричневатая вода реки соединяется в устье с холодно-зелеными белогривыми волнами, на берегу ветрено и безлюдно, устье реки широкое, течение здесь быстрое; Ингеборг разувается, входит в ледяную воду, сморщив нос, бредет дальше, на середине реки становится глубже, Ингеборг приподнимает край платья, на миг ее охватывает сомнение — не вернуться ли обратно, но большая часть пути уже пройдена, да и ноги привыкли к обжигающей воде. На другом берегу она останавливается, долго смотрит на торопливо бегущую воду и вдруг чувствует, что бесконечно от всего устала.