Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

В тот вечер он долго не мог заснуть, слишком уж чудовищным казалось все то, что он услышал от Рольфа, наконец он решил, что его долг открыть Аделе глаза, потому что так этот несчастливый брак не мог дольше продолжаться. Ему было бесконечно жаль Аделе, которая была слишком хороша для того, чтобы быть прислугой этому развратнику и цинику. От одной лишь мысли, что, возможно, сейчас этот тип лежит в постели рядом с Аделе, его затошнило… Он не мог иначе — его, как друга, долгом было спасти Аделе.

На следующий день он опустил в почтовый ящик Хейнмаа конверт, в котором на нескольких листах была изложена вся правда.

Вечером к нему пришел Андрес, сломленный горем, сам не свой. Аделе пыталась покончить с собой. В последнюю минуту ее все же спасли, и теперь она лежала в больнице. Таавет был потрясен. Когда наконец к нему вернулась способность мыслить, первым его желанием было избить Хейнмаа, но затем, с трудом овладев собой, он сказал: «Чего ты, подлец, плачешься, сам во всем виноват». Хейнмаа смотрел на него, как на привидение, и тогда Таавет сказал ему в лицо все, что накануне вечером услышал от Рольфа. Долгое время Хейнмаа сидел, словно оглушенный, затем поднялся и, не проронив ни слова, вышел.

После этого он больше не встречал Хейнмаа. По каким-то непонятным для него причинам тот перешел в провинциальный театр. Но продолжают ли они с Аделе жить вместе — этого Таавет не знал.

сбор в банкетном зале с люстрами — представительный форум поклонников искусства, или для чего необходимо вволю есть и пить — Оскар доказывает, что его слова построены не на песке — плохо иметь опустившихся друзей — приятно побеседовать с милыми собеседниками — переписка Таавета, которая должна приблизить развязку — в самом деле плохо иметь опустившихся друзей.

— Теперь можно и закусить, — услышал Таавет вблизи себя голос, а вернее, какой-то странный шум, от которого он вздрогнул, словно очнувшись, взглянул на улыбающееся лицо редактора, затем посмотрел, куда бы сунуть окурок — в кадку с пальмой вроде не годится. Но девать его было некуда, и, зажав окурок в ладони, Таавет последовал за редактором; уже в дверях они увидели репортера, он усердно махал им. Удивительно, что он не воскликнул: привет ученому! — мрачно подумал Таавет, украдкой кинул окурок под стол и сел между улыбающейся ему дамой в розовом платье и редактором. На мгновение ему удалось перевести дух, скользнуть взглядом по вазам с салатом, по формочкам с заливным, по блюдам, где, похоже, лежал копченый угорь, и он сглотнул, но больше ничего разглядеть не успел, так как к нему обратилась дама:

— Вы ведь Кюльванд, не правда ли? Оскар показал мне вас, поверьте, я восхищена вашими критическими статьями, особенно глубокое впечатление на меня произвела ваша статья «Сюрреализм в творчестве молодых прозаиков», как видите, мы не такие уж профаны в культуре.

Таавет хотел сказать, что он такой статьи не писал, но тут какая-то худощавая женщина наклонилась к уху его соседки, та тут же пробормотала Таавету несколько слов в извинение: «Как жаль, что наша интересная беседа прервалась, но…» — встала и быстро покинула зал.

Никто еще не начинал есть, и даже на тарелки ничего не положили. Таавет сглотнул еще раз, затем еще, обвел глазами зал, чтобы не смотреть на стол, обнаружил, что Марре нигде нет, потом перевел взгляд на потолок и долгое время глядел на переливающиеся всеми цветами радуги люстры, которые украшали потолок из пропитанной чем-то древесины. Это были внушительных размеров, с хрустальными подвесками и электрическими свечами люстры, висевшие, однако, посреди неописуемо безобразных розеток.

— Говорят, Марре куда-то исчезла, — вполголоса произнес редактор. — Пальм утверждает, что произошло похищение невесты, видимо, мы и впрямь попали на настоящую свадьбу, и мне так и не удалось сделать Марре предложение.

— Довольно странные люстры, — заметил Таавет, чтобы переменить тему разговора.

— Вы правы, эти штуковины в данном интерьере выглядят более чем странно, зато стоят кучу денег. Помню, когда реконструировали этот дом, задумали приобрести несколько хороших картин, а тут как раз в торговую сеть поступили люстры, и кое-кто посчитал, что это будет намного красивее и внушительнее… и вот теперь они тут висят.

— Скажи мне, чем кончится этот вечер? — наклонился к ним репортер.

— Ты бы лучше сказал, когда он начнется, — усмехнулся редактор и с вожделением взглянул на корзиночки с икрой, но тут все взоры обратились к двери, в которую входили Марре и Оскар в сопровождении сухощавого высокого мужчины и полной блондинки. Родители Марре, промелькнуло у Таавета; мой тесть и теща, подумал он с непонятным умилением, но затем все его внимание сосредоточилось на Марре, она была в голубом платье и походила на ангела. На какой-то миг ему показалось, будто Марре улыбнулась ему, но тут он услышал голос редактора, спросившего, что он будет пить — вино или водку. «Водку, пожалуйста», — машинально ответил он, не спуская глаз с девушки, которая как раз в этот момент села за стол, большой букет цветов скрыл ее от Таавета.

— Как насчет салата? — спросила розовая дама, снова очутившись подле него. Таавет взял протянутую ему салатницу, и внезапно вокруг зазвенели и застучали тарелки, бокалы, вилки, ножи, казалось, будто прорвалась какая-то плотина; Таавет положил себе большую порцию салата, но не успел еще донести вилку до рта, как сидящая рядом дама спросила:

— Вы не знаете, отчего умер актер Куритамм?

Таавет ответил, что не знает, но дама продолжала щебетать:

— Я слышала, будто бы от цирроза печени, бедняжка, он, кажется, жутко пил, совсем как этот писатель… ну, знаете, драматург, который спьяну утонул в озере, но говорят, что если бы он не утонул, то все равно умер бы через несколько месяцев от цирроза… Говорят, он покончил с собой, я-то в это не верю, но… — Но тут зазвонил звоночек, и из-за стола с торжественным видом поднялся Оскар.

— Дорогие друзья, — сказал Оскар. — Мы собрались сегодня здесь не только для того, чтобы отдать дань таланту Марре Вярихейн, наше начинание имеет более глубокий смысл, я бы сказал, что сегодня в нашем городе проходит грандиозный форум поклонников искусства — символическая встреча, объединяющая всех нас общностью устремлений, — продолжал Оскар. — Я подчеркиваю, каждый из нас заражен прекрасным микробом искусства, который в часы досуга завладевает нашими мыслями, но, увы, мы зачастую стыдимся этого, хотим заниматься лишь практическими и приносящими прибыль делами и поэтому скрываем даже от своих лучших друзей, что вечерами корпим над стишками, рисуем картины, музицируем, репетируем роль из какой-нибудь пьесы, — сказал Оскар. — Я предлагаю поднять бокалы за художественный талант, заложенный в каждом из нас, — сказал Оскар. — Ур-ра! — вскричал Оскар.