Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— И актеры приходят?

— Вероятно, им тоже нужны деньги, и что плохого, если они помогут людям культурно провести время. Только не стоит принимать это близко к сердцу… Я имею в виду то, что вскоре может сложиться обычай приглашать известных исполнителей играть на свадьбах вальсы и польки… — И редактор опрокинул в себя рюмку ледяной сибирской водки, закусив ее кусочком маринованной миноги.

— А теперь я зачитаю вам кое-какие телеграммы, полученные на имя Марре Вярихейн, — объявил Хейнмаа, разворачивая свернутый в трубку длинный лист бумаги.

Таавет был не в состоянии слушать; человек, стоящий на сцене, настолько не походил на его бывшего друга, что ему стало страшно. Он помнил, как после окончания факультета сценического искусства Хейнмаа сыграл свою первую роль, помнил, как он говорил: «Мне деньги не нужны, разве только, чтобы купить буханку хлеба, мне нужен театр, это моя жизнь». Затем пришел успех, признание, внезапно все дни Хейнмаа стали проходить в беготне — то на телевидении, то на радио, в довершение всего его пригласили сняться на «Мосфильме»… «Я должен вовсю вкалывать, актер не смеет сидеть сложа руки», — говорил Хейнмаа; «Я должен расслабиться…» — говорил пьяный Хейнмаа. У него всегда находилось, что сказать в свое оправдание, и Аделе верила в него как в бога.

Таавет заметил, как Хейнмаа, прочитав телеграммы, спустился со сцены, словно между прочим, задержался у одного из столов, вынул из кармана какие-то бумаги, кто-то из сидящих протянул актеру рюмку водки, Хейнмаа сделал протестующее движение, однако, кажется, все-таки взял рюмку (Таавет точно не видел), затем, очевидно, отпустил какую-то шутку, потому что компания за столом расхохоталась… Он как-то постарел, пробормотал Таавет и внезапно понял, насколькопостарел Андрес Хейнмаа за эти четыре года. У Таавета перехватило горло, когда он представил себе, сколько пришлось пережить Аделе. Как странно складываются судьбы у людей, с грустью вздохнул он.

— А теперь я расскажу, как некоторые из моих друзей слушают анекдоты. Вы, разумеется, знаете историю о том, как однажды ночью, этак часа в три, раздается стук в дверь, хозяин идет открывать, и какой-то гражданин в кепочке спрашивает его: «Послушайте, вам не нужны дрова?» Хозяин отвечает, мол, нет, не нужны, и сердито захлопывает дверь. Утром видит, что поленница со двора исчезла… Теперь послушайте, как слушает эту историю мой друг Леонхард…

Таавету было неловко, ему было неловко за Хейнмаа, у него не укладывалось в голове, как могла произойти такая метаморфоза с его бывшим другом. Правда, в последний год их дружбы он был уже не особо высокого мнения о Хейнмаа, но дойти до того, чтобы клянчить рюмку водки… И когда он заговорил о Хейнмаа с редактором и Вяли как бы между прочим спросил, близко ли он знает актера, Таавет покачал головой.

— Похоже, этот человек совсем опустился, — задумчиво произнес редактор, — я его поначалу и не узнал, подумал, что на сей раз развлекать публику пригласили кого-то из самодеятельности.

— Внимание, внимание! — крикнул со сцены актер. — Объявляю застольную викторину. Викторина под названием «Спрашивать можно все», главный приз — многокилограммовый торт. Кроме того, призы-сюрпризы. А сейчас я ознакомлю вас с условиями викторины…

— Ого, — присвистнул репортер. — Только еще клуба рекламы не хватает.

— Если все пойдет по плану, то в течение вечера тебе еще представится возможность сыграть человека, у которого берут интервью, — мрачно произнес редактор.

Роздали карандаши и бумагу, над столиками появились таблички с названиями команд-участниц (пиппи, усы, ягнята, паиньки, ну погоди и т. п.): девушки в мухуских национальных костюмах написали их на заранее заготовленных листочках. Шум голосов усилился, Вяли предложил пойти немного проветриться и, взяв со стола початую бутылку, спрятал ее за пазуху. Редактор и репортер поднялись и вопросительно посмотрели на Таавета.

— Неужели вы хотите на время викторины бросить нас на произвол судьбы? — спросила сидящая напротив Хаавета женщина в нежно-зеленой шелковой блузке, муж которой был уже изрядно под мухой. Таавет, он уже было привстал, снова опустился на стул. «Если я пойду сейчас вместе с ними, — подумал Таавет, — то ничем не буду отличаться от комнатной собачонки, которая по пятам следует за хозяином». И он счел более разумным остаться за столом. Репортер что-то сказал нежно-зеленой женщине, оба рассмеялись, Таавету вспомнилось, с каким нескрываемым сладострастием поглядывала та женщина на репортера, и он предположил, что, возможно, это было обоюдным. Один лишь разврат и пьянство на уме, с презрением подумал он о репортере, затем поднялся и шепнул редактору, что ему хотелось бы остаться поглядеть на эту забаву. Тот понимающе кивнул:

— Лично я, представьте себе, не в состоянии, мне все это успело порядком поднадоесть.

Таавет остался один. Это было странное чувство одиночества — по обе стороны от него места пустовали, а ведь за этим самым столом сидели десятки людей, но никому не было дела до него, никто с ним не заговаривал, сам же он не решался или не хотел заводить разговор. Он подумал, что та дама в розовом, любительница литературы, опять упорхнувшая куда-то, могла бы вернуться, и он был бы даже согласен слушать ее стихи, потому что тогда он не испытывал бы этого чувства заброшенности, которое еще более обострилось после того, как стали сколачивать команды, и никто, хотя бы из вежливости, не обратился к нему с вопросом — не хочет ли и он принять участие в викторине. Казалось, что эти люди уже десятки раз участвовали в викторинах, причем в том же составе, и те же самые проворные руки писали ответы за свою команду. Таавет попытался утешить себя: вероятно, они так увлечены игрой, что им просто не до него. Однако сидеть одному было все-таки грустновато. Он положил на тарелку еще салата и кусок мяса, но внезапно почувствовал неловкость, что может показаться обжорой, и решил больше не есть. Выкрикивались вопросы викторины, склонялись над столом головы, раздавался шепот. Пользуясь случаем, Таавет пересел на стул редактора и оттуда увидел Марре, она сидела серьезная, одинокая… Он долгое время смотрел на Марре, надеясь, что девушка поднимет глаза, их взгляды встретятся, но тут до его сознания дошло, что около Марре не было ни одного молодого человека, и конечно же это значило, что… Необъяснимый восторг овладел им, он решил тотчас же встать, подойти к Марре и сесть на пустующее рядом с ней место. Но тут ему на плечо легла рука, и он услышал:

— Мой дорогой друг, как же это вас бросили в одиночестве? — И не кто иной, как Оскар, уселся рядом с ним.

— До чего же суматошный день сегодня, — сказал Оскар и наполнил рюмки. — По этому поводу неплохо бы пропустить по маленькой. — Сказав это, Оскар по-свойски подмигнул Таавету. Таавет осушил рюмку, поморщился — видимо, водка не доставила ему удовольствия, но едва он поставил рюмку на стол, как Оскар снова наполнил ее.