Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Редактор налил в рюмки водку, налил с верхом и расплескал на скатерть.

— Интересно, что это нашло на Оскара, я этого пройдоху никогда еще таким не видел.

— Честное слово, у меня такое чувство, будто он видит меня насквозь, а как он старался все разузнать, вероятно, он не так и глуп, подумал и пришел к выводу, что я не тот человек, который стал бы плясать под его дудку, и теперь будет искать другие пути… Во всяком случае, внутренний голос мне подсказывает, что здесь заварится каша, — произнес репортер, и заметно было, что он всерьез обеспокоен. — Послушайте, Кюльванд, мы тут подумали, что сейчас самое подходящее время смыться отсюда, не знаю, как вы…

Таавет не дал репортеру закончить и сказал, что с удовольствием присоединится к ним.

— Ну, по последней, — сказал репортер.

— Здравствуй, Таавет, — произнес Хейнмаа, неожиданно подсев к научному сотруднику.

— Здравствуй, — выдавил из себя Таавет, он уже успел позабыть о существовании Хейнмаа.

— Хочу тебя поблагодарить, — продолжал Хейнмаа как-то слишком уж медленно и спокойно, — я бы уже давно это сделал, но, как ты мог заметить, я был занят.

Таавету было неловко, что он утаил от редактора их знакомство, он не знал, как себя вести, о чем говорить. В конце концов решил спросить, как поживает Аделе, но вовремя спохватился, пододвинул к Хейнмаа рюмку водки и спросил, как поживает он сам.

— Думаю, что если ты в течение четырех лет не проявлял к этому интереса, то едва ли это интересует тебя сейчас. Но дело не в этом, я бы хотел поблагодарить тебя, и лучше для нас обоих, если я это сделаю не в присутствии посторонних, а потому не пройти ли нам в фойе. — И Хейнмаа встал.

Репортер и редактор тоже встали.

— Так, значит, вы не идете, Кюльванд?

— Он придет, только сперва нам предстоит маленький конфиденциальный разговор, — сказал Хейнмаа.

Редактор пожал плечами:

— Так мы ждем в гардеробе.

Хейнмаа ступал медленно, смотря перед собой. Когда они дошли до фойе, спутники Таавета уже стояли на лестнице. Наверное, будет бить, промелькнуло у Таавета, ведь не знаешь, что у этого сумасшедшего на уме, может, разумнее было бы убежать… Но он тут же понял, каким посмешищем себя сделает… Но что хочет от него Хейнмаа? Возможно, он узнал о письме, посланном Аделе… Ну и что? Сам во всем виноват. Таавет знал — он сделал лишь то, что считал своим долгом…

Они сели — сперва Хейнмаа, через несколько секунд Таавет, который вдруг осознал, что сидит на том же самом месте, откуда сегодня впервые увидел актера. Достав из кармана пачку сигарет, Таавет закурил, потушил спичку, посмотрел, куда бы ее сунуть, увидел в кадке с пальмой окурок, кинул туда же обгорелую спичку и тут же вспомнил, что в кадке лежит его собственный окурок.

— А мне и не предлагаешь закурить? — спросил Хейнмаа.

Таавет быстро вытащил сигареты, пришел от собственной спешки в замешательство, и его рука, когда он протягивал пачку актеру, двигалась очень медленно.

— Так за что ты хотел меня поблагодарить? — Таавет старался говорить с небрежным равнодушием. — Мог бы поторопиться, меня ждут друзья.

— У тебя весьма солидные друзья, я давно уже не беседовал с такими.

«Теперь уж точно начнет бить», — подумал Таавет, услышав задиристый тон приятеля.

— Итак, прежде всего я хочу поблагодарить тебя за то, что ты однажды одолжил мне деньги. Мне тогда не хватало на хлеб… — медленно начал Хейнмаа.

Таавет догадался: он хочет попросить у меня денег, а я-то, дурак…

— Да чего там… — сказал он примирительно.

— А еще я хотел поблагодарить тебя за то, что ты избавил меня от своей дружбы и что четыре года я тебя не видел.

Они молчали. Таавет сделал подряд несколько затяжек и почувствовал, как в нем закипает ярость:

— Послушай, то, что ты сделал… — Невольно он перенял у Хейнмаа его манеру говорить медленно, но тот быстро оборвал его:

— Я хочу, чтобы ты знал: я ничего такого не сделал, зато мне известно, каким образом ты раздобыл обо мне эти сведения — напоил Рольфа и спросил: правда ли, что Андрес гомосексуалист? Рольф, который был доволен, что его поят, подтвердил: дескать, правда, и, как он сам говорит, он уже и не помнит всего, что наболтал обо мне. По его мнению, это было просто дурачеством. Так что с моей стороны все. Прощай. — Последние слова Хейнмаа произнес с какой-то нервной дрожью в голосе и поспешно зашагал в сторону зала.

Таавет вскочил:

— Послушай, я ведь хотел… — Он собирался сказать: справедливости, но сообразил, что Хейнмаа его уже не услышит, и направился к гардеробу, на лестнице он остановился и спустя некоторое время пробормотал: «Ну и врет…» Но в этот момент он не верил тому, что сказал, и заставил себя поверить лишь тогда, когда услышал голос репортера: «Господи, да что же случилось с нашим ученым, он бледен как смерть».

Таавет махнул рукой, словно хотел, чтобы его оставили в покое, кое-как натянул пальто, но едва они вышли за дверь, схватился рукой за стену, и его стало тошнить: его просто выворачивало наизнанку, и помешать этому он не мог.

Прогулка на троих — одинокая луна голубого мира и отдающие водкой воспоминания Таавета — невинные проделки, страх и паническое бегство — приятная поездка на машине в «Долину предков», куда оказывается возможным и войти — тяжелая жизнь алкоголика: пробуждение в чужом городе на чужих ступеньках чужого дома — неужели насильник? — все хорошо, что кончается в отеле «Домашний уют».

Поначалу мир лишь мелькал перед глазами Таавета, затем предметы постепенно стали обретать очертания, в конце концов вырисовались очки в металлической оправе, за ними глаза, потом бутылка коньяка — он удивился, что все время считает звездочки: можно было считать слева направо и наоборот, и все равно их было пять, и тут он с отвращением отвернулся.

— Выпейте, это поможет, — сочувственно произнес репортер.

«Я не нуждаюсь ни в чьем сочувствии», — подумал Таавет и неожиданно увидел в кадке с пальмой окурок с желтым фильтром. На секунду ему показалось, что он все еще сидит подле Хейнмаа, который клянчит у него взаймы деньги, и тут он взял бутылку, поднес ее к губам, однако не выпил. До чего мерзко, рассуждал кто-то в самых потаенных уголках его мозга. «Выпейте, это как лекарство», — уговаривали его. Ладно, выпью, может, оно и лучше, закралась в голову чужая мысль, задержалась там, раскачиваясь подобно маятнику и подстраиваясь к чему-то, в чем он не решался, не мог или не хотел себе признаться, и с болезненной гримасой на лице он проглотил то, что ему сунули.

— Я же сказал, что станет лучше, — ободряюще сказал редактор. У Таавета было чувство, как у утопающего (именно такое, подумал он), которого вытащили на берег.