Денис Драгунский - Третье лицо

— Экие у тебя петухи торчат! Ай-ай-ай!

— А что такого? — Она посмотрела ему в глаза. — Я знаю, что вы знаете. Ну и пожалуйста. Я взрослый самостоятельный человек. Я взрослая свободная женщина, ясно вам?

— Слушай, взрослая женщина, — начал он, доставая из кармана бумажник, — а выпиши-ка ты мне номер, одноместный, с хорошей кроватью, за наличный расчет. А то у вас тут такие койки страшные, матрасы как булыжником набиты…

— Пожалуйста, — сказала она. — Сейчас. Паспорт давайте. Ладно, не надо, я данные с той карточки перепишу. На сколько вам?

— До конца заезда.

— Платим сейчас или при выезде?

— Да один черт! — зашептал Николай, схватив ее за руку, притянув к себе, целуя ее пальцы и запястье. — Я люблю тебя, девочка, чудо мое. Мне наплевать, что ты только что была с этим другом… Я тебя обожаю. Ты прекрасная. Ты красивая. Ты смелая. Он анекдотики травит, а я тебя люблю. Ты хоть знаешь, что это слово значит?

Он зашел к ней за стойку рецепции, обнял. Целуя ее шею, плечи, грудь и ниже, опустился перед ней на колени. Уткнулся лицом в низ ее живота, заскрежетал зубами: «Люблю!»

Потом поднялся. Сказал:

— Ключ! Пойдем!

— Через час, — шепнула она, подавая ему ключ. — У меня в восемь смена кончается.

Через день Иван сказал ему на обеде:

— Вот ты на меня дуешься, а ведь это я должен обижаться. А вот я не обижаюсь! Больше того скажу: я ее сегодня утром встретил, и… и все у нас было хорошо. Мне кажется, я ее люблю. Почти как ты. Или даже сильнее. Но неважно. Да, а теперь, значит, твоя очередь. Все честно. Но я вот думаю: чего это мы с тобой в очереди стоим? Это скучно. Давай попробуем, выражаясь по-ученому, не сукцессивно, а симультанно. Понимаешь? Не последовательно, а одновременно, а? Молодые красивые мужики, чего нам друг друга стесняться? А она вообще потрясающая. Давай у тебя в номере? У тебя же кровать большая-пребольшая, она мне сказала.

— Она сказала? — изумился Николай.

— Да, да, да, она сказала! — покивал Иван. — Сама сказала. Чувствуешь?

— Какие-то у тебя стремные затеи.

— Я с ней договорюсь, — пообещал Иван. — Ты, главное, сам не стремайся. Нормальные затеи. Тебе понравится. Уверяю. Или ты первый раз будешь, так сказать, в коллективе?

— Да нет, ты что! — сказал Николай. — Сто раз! Давай, жду с нетерпением.

Ну, конечно, не сто раз, но раз десять уж точно. Но все эти разы были по пьяному делу с какими-то шлюшками, но вот так, чтобы с девушкой, в которую он искренне и нежно влюбился… Ужас. Но, наверное, судьба.

— Ну и как, попрощался? — спросил Николай Алексеевич.

— Да. Взглянул на забор, на окна. Конечно, не заходил. Что я, сумасшедший? Может, она там и не работает вовсе. Мне просто нужно было в последний раз увидеть этот дом. Мне скоро шестьдесят, друг мой дорогой. У меня много было всего. Был мал, был велик, и бабы меня любили, и я их. Но это была самая лучшая женщина в моей жизни. Всем — смехом своим, радостью, взглядом, голосом, телом своим бесподобным и даже тем, что она нам с тобой, прости за выражение, одновременно в одной постели давала. Давала нам, дарила свою ласку и любовь, — уточнил он. — А ты уж, наверное, забыл ее?

Николай Алексеевич вместо ответа заметил:

— А ты, брат, лирик!

— Подвезти до города? — спросил Иван Сергеевич, поднимаясь со скамейки. — Меня шофер ждет. Тут, два шага, у пассажа.

— Спасибо! Не надо. Ну, удачи тебе в Неметчине. Erfolg!

— Danke!

Они коротко обнялись.

На рецепции сидела темноволосая, чернобровая красивая женщина, похожая на цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, с большими грудями под красной кофточкой .

— Давно здесь работаете? — спросил он.

— Давно, Николай Алексеевич!

— Надежда! Ты? — сказал он, в упор глядя на нее. — Сколько лет мы не видались?

— Двадцать два года, Николай Алексеевич. Мне сейчас ровно сорок, а вам под шестьдесят, думаю?

— Вроде этого. Боже мой, как странно! Ты замужем?

— Нет. И не была.

— Почему? При такой красоте замуж не вышла?

— Не могла я этого сделать. Помните, как я вас любила?

— Мы же на «ты»!

— Вас обоих, — сказала она. — Тебя и Ваню. Ивана Сергеевича, кажется. Так его звали?

— Так, так, — сказал он, покраснев и нахмурясь. — Все проходит, моя хорошая. Любовь и молодость, всё!

— У кого как, — отозвалась она. — Молодость у всех проходит, а любовь — другое дело.

— Но не могла же ты меня… то есть нас… любить всю жизнь?

— Значит, могла. А как вы ужасно меня бросили!

— Как? — спросил он.

— Просто уехали, и все. Чмокнули в щечку, и навсегда… Я вам отдала — нет, не молодость и красоту! Я вам свою душу, свой стыд и совесть отдала, я же с вами двоими в одной кровати, разве забыли? Одному так, другому этак, да под тихую музыку. Что мне после этого было делать? Проституткой стать не смогла, честной женой и матерью — не захотела. Как я мужу и детям в глаза бы смотрела, когда у меня в голове только вы? Как вы меня вдвоем уласкиваете…

— Ну прости меня. Простила?

— Нет. Простить не смогу. У меня не было ничего лучше вас. А вы меня в щечку чмокнули и уехали.

Николай Алексеевич посмотрел на нее и строго сказал:

— Одно тебе скажу: и я не был счастлив в жизни. Жена бросила меня еще обидней, чем я тебя. Во Францию уехала и не вернулась, и никакой весточки не прислала. Детей обожал! Все для них делал! А сын один вышел негодяй, подонок; а второй все «себя ищет», в Индию ездит, дурачок с рюкзачком… Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни.

Она вышла из-за стойки. Он поцеловал ей руку.

— Прощай. А Ваня уехал в Германию, навсегда.

Когда он ехал в электричке, то смотрел в окно и хмуро думал: «Она была чудесная, волшебная, невероятная. Проклятый Ванька! Но что было бы, если бы я остался с нею? Если бы мы остались с нею? Но как? Жить вот прямо так, втроем? Нет, это невозможно, бред какой-то! Слишком стремные затеи. Даже если Ваньку совсем вычеркнуть и забыть… Допустим, нет никакого Ивана Сергеевича и не было никогда! Только я и она. Ну и что? Она — не администратор в „Даче Кочубея“, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей? Нет, нет ».

И, закрывая глаза, качал головой, прекрасно понимая, что он сейчас цитирует Бунина, а на самом деле у не- го нет никакого «дома» в семейно-светском смысле, и жены никогда не было, и детей не было тоже.

этнография и антропология

Одна женщина мне рассказала, что у нее иногда болит голова и поэтому она носит с собой особые таблетки, довольно редкие и очень дорогие, и она ими ни с кем не делится.

И что многие на нее обижаются.

Я вспомнил что-то такое про свою жизнь.

Было время, когда я курил трубку, у меня хорошие трубки были — английские, старые, тщательно обкуренные, всегда хорошо вычищенные, и табак был привозной.