Денис Драгунский - Третье лицо

— Пастернак умирает! — крикнула Дашенька.

— Туда и дорога! — Потапов затянулся и сплюнул, показав железные зубы.

— Вы что? — Дашенька всплеснула руками и заплакала.

— Обклеветал, понимаешь, советскую власть за чужие деньги, — сурово сказал Потапов. — Напастерначил, понимаешь, а я, значит, горевать по ём должен?

— Вы что! Это Пастернак Вера Мефодьевна, завуч в седьмой школе! Учительница! Заслуженный педагог!

— А-а, — фельдшер Потапов погасил папиросу о перила. — Другое дело. Говори адрес, через полчаса зайду. А фамилие у ней неудачное! — засмеялся он. — Ох, неудачное!

перечитывая классику

Светлым июньским вечером по берегу Большого Царскосельского пруда шел господин лет шестидесяти, то есть не такой уж старый. Но по шагу, по лицу и одежде видно было: как следует поживший и даже прожившийся. Оно и верно: огромную родительскую квартиру в Доме Бенуа на Каменноостровском проспекте он задорого продал и купил меньшую, но в хорошем месте, на Ждановке. Дачу в Комарове потом тоже продал. Полученные деньги тратил просто так, на жизнь. Неделю назад, обтираясь полотенцем после душа и глядя на свой худой, но уже дряблый живот, он вдруг ощутил буквальный смысл слова «проел». Как будто бы вживую увидел анфиладу с лепным потолком, ореховый кабинет, вид из окна во двор; увидел также старую дачу на просторном участке соснового леса, где в углу был маленький, совсем ахматовский прудок с тиной, которая на парчу похожа. И все это пошлейшим образом превратилось в еду, одежду, квартплату, летний отдых, скромную машину — не бог весть в какие роскошества. Потому что зарабатывать как следует Николай Алексеевич — так звали этого господина — не умел, как-то не вышло у него научиться. Наверное, сказалось детство в шестикомнатной квартире, в самом важном доме Петербурга, где живали Киров и Шостакович.

Теперь же Николай Алексеевич затеял продавать свою квартиру на Ждановке и покупать жилье в городе Пушкине. Он рассчитывал выручить некоторую существенную разницу, чтоб хватило еще лет на пятнадцать скромной, но достойной жизни, — а там уж поглядим. А во-вторых, квартира в Царском Селе — это само по себе очень элегантно. Хорошо звучит.

Поговорив с продавцом и обговорив некоторые детали сделки, он решил пройтись по парку.

Со скамейки его громко окликнули на «ты».

Это был его примерно ровесник, мужчина лысый и полноватый, в отличие от подтянутого Николая Алексеевича с короткой, но плотной седой стрижкой.

— Ванька! Так это ты? — узнал Николай Алексеевич, присмотревшись.

— А то!

Николай Алексеевич сел рядом и сказал:

— Да, давно не виделись… Лет пятнадцать, небось?

— Небось двадцать два!

— И ведь правда! — вздохнул Николай Алексеевич, оглядев старого приятеля. Тот был одет весьма прилично, и главное — туфли дорогие и новые. По туфлям видно человека. — Как ты, что ты?

— Если одним словом, то уезжаю, — ответил тот.

Николай Алексеевич вопросительно поднял брови. Иван Сергеевич объяснил, что едет в Германию. Вместе с женой. Навсегда, извините. К родному сыну. Сын там уже давно имеет гражданство, а вот теперь и он сам все оформил. Гуд бай, Россия, о!

— Ясно. Вот и попрощались, — сказал Николай Алексеевич. — Двадцать два года не виделись, а вот ведь как совпало! Интересная штука жизнь… — Он помолчал и добавил: — У меня тоже дети уже давно в Европе.

Он ждал, что Иван Сергеевич станет его расспрашивать, как у него дела, и уже готовился что-то складное и солидное рассказать, но тот вздохнул и сказал:

— Пятого июля самолет. А приехал я сюда, милый мой Коленька, и в самом деле попрощаться. Только не с тобой, ясное дело, откуда ж я знал, что ты подвернешься, живешь тут, что ли?

— Нет. Но собираюсь купить что-нибудь загородное…

— Попрощаться с одной чудесной, самой лучшей в моей жизни женщиной…

— Ого! Ну расскажи!

— И в твоей жизни тоже, полагаю! — мрачно сказал Иван Сергеевич. — Дачу Кочубея помнишь? Вон там, — и он мотнул головой назад и вправо. — Угол Парковой и Радищева. Или забыл?

Помнил ли Николай Алексеевич дачу Кочубея! Дело было в девяносто шестом, они приехали на конференцию. Он сам был питерский, поэтому вполне мог ездить сюда на электричке, но все-таки удобнее было жить вместе со всеми. Дача Кочубея — когда-то это была на самом деле дача. Точнее, маленький дворец какого-то старинного вельможи, а сейчас — гостиница с обслуживанием конференций и семинаров. Их с Иваном поселили в одном двухкроватном номере. Иван был из Москвы, неустанный рассказчик анекдотов, бывало, даже утомлял этим, особенно за обедом, но, судя по его докладу, хороший специалист и вообще умница. Почти подружились.

Но потом почти поссорились.

Там на рецепции была девушка, Надя ее звали, удивительно красивая, черноволосая и большеглазая, с полукруглыми персидскими бровями, темно-вишневым ртом и маленькими ушками. У нее была длинная шея, высокая грудь и тонкие руки с темным пушком выше запястий. Совсем юная, только окончила гостиничное училище, куда она пошла после восьмого класса. Она все это рассказала Николаю, он любовался ею и облизывался в сердце своем — ему, кстати, было тридцать шесть! в два раза старше! — но тут сбоку возник Иван, сосед и приятель. Стал шутить, рассказывать анекдоты, все более фривольные с каждым разом. Надя вспыхивала, хохотала, взмахивала своей красивой рукой, а Иван все сильнее наваливался на стойку рецепции, приближал к ней лицо, так что Николай отошел в сторону и пошел по своим делам. Сначала — на заседание секции, а потом — пройтись по парку.

На ужине Иван наклонился к нему, взял за рукав и шепотом попросил «пойти погулять где-нибудь». Потому что он с этой Надей уже условился. Николай помрачнел. Иван предложил, что он договорится о номере на одну ночь. Что он даже сам заплатит, чтоб другу было где переночевать. «Вот и договорись сам для себя, а меня не вытуривай!» — «Эх ты, друг называется!» — упрекнул Иван. Объяснять, что никакой он ему не друг, а всего лишь номинальный коллега и сосед по номеру, у Николая не было сил. Он мрачно кивнул, забрал из номера зонтик и пошел гулять.

Была серо-белая июньская ночь. Калитка в парк была открыта. Редкие мужские и женские фигуры двигались вдоль пруда в безмолвном тумане. Николай сел на скамейку, раскинул руки, вообразил себе, как Иван обнимает Надю, и вдруг понял, что он в нее сильно, тяжело и ревниво влюблен. Слова любви сами шептались в его голове. Ты моя прекрасная, ты моя чудесная, зачем же ты ушла от меня… Он чуть не заснул от бессилия. А может, и на самом деле задремал. Очнулся, посмотрел на часы. Шесть тридцать утра.

Вернулся в гостиницу. На рецепции сидела Надя. Она вздрогнула и опустила глаза. Он подошел, увидел ее поспешно приглаженные волосы, протянул руку, поправил прядку, вылезающую пружинкой.