Денис Драгунский - Третье лицо

Он вдруг лег на спину, потом отвернулся от Лиды.

— Ты что? — Она потрогала его за плечо.

— Я больше никогда… Никогда не увижу… — у него дрогнул голос.

— Ты там сто лет не был и не собирался, кажется.

— Но я знал, что смогу туда приехать. В принципе, понимаешь? Когда-нибудь. А теперь — всё.

— Что — всё?

— Всё. Они это сделали. Сирия, Иран, Израиль, потом Россия, Турция, потом Штаты и Китай. За три дня. Пока мы тут пингвинов ловили.

— Что?!

— То! Иди в палатку, послушай радио. Ушуайя там у меня включена…

— Может, доберемся хотя бы до Пуэрто-Гильермос? У нас есть надувная лодка. Пока штиль.

— Не хочу видеть всю эту истерику. Туда скоро ломанутся все, кто уцелел. Или мечтает уцелеть. Говнюки. Мразота. Мне их не жалко. Пусть подохнут. Мне пингвинов больше жалко! Пингвин — тупая птица, и он не виноват! А они сами себя погубили. Веганы чертовы. Толерантные идиоты. В этом все дело, а не в геополитике, не в арабах и евреях, не в России и НАТО! Дело в веганах!

— В ком? — не поняла Лида.

— Которые мясо не едят и даже молоко не пьют. Веганы предали человечество. Люди должны убивать животных, есть жареное мясо. Мозг начал расти с тех пор, как человек начал есть мясо, пожаренное на костре. Термически, извините, обработанное. Человек должен одеваться в их шкуры и шерсть. Набивать перины птичьим пухом. Человек должен опасаться инородцев и иноверцев. Черные должны сторониться белых и желтых, белые — желтых и черных и так далее. Все должны опасаться друг друга, стараться жить среди своих. Чилийцы переименовали Пуэрто-Вильямс в Пуэрто-Гильермос, и правильно сделали. Национализм — это правильно. Это жизнь. А остальное — смерть, и вот она пришла. Давно пора, — усмехнулся он и сказал: — Лида! Отпусти эту дуру.

Лида отстегнула замки на сетке.

Пингвиниха потопталась на месте, неторопливо вышла наружу, вприпрыжку дошлепала до кромки воды, подпрыгнула, плюхнулась, нырнула и исчезла.

Потом Лида пошла в палатку. Наверное, слушать радио. Вернулась. Он так же лежал на камнях.

Она прилегла рядом, обняла его.

— Но, может быть, мы еще поживем? — прошептала она. — Хоть немного?

Он повернулся к ней. Ее рука лежала у него на груди. Он увидел некрасивый ноготь ее большого пальца на правой руке. Раньше его это злило — вот, мол, до конца жизни я буду видеть этот тусклый толстый ноготь. Иногда он даже говорил сам себе с полунасмешкой: «Вот ведь, бракованная баба попалась, эх». Особенно когда они ругались и хотели разбежаться. Сейчас он посмотрел на ее руку с нежностью, и притянул к себе, и поцеловал, и раскрыл губы, и прикусил ее палец, слегка попробовав этот ноготь на зуб.

«Всегда, — подумал он. — Теперь мы вместе навсегда. Навечно».

Вечность — это совсем недолго. Вот с этого часа до конца.

повернуть рычаг надо один раз, а не два

Диме Бартуганову было сорок три, образование высшее, холост, родных практически нет: мать умерла давно, а отец переписал квартиру на старшую сестру, и с тех пор они не общались — ни с отцом, ни с сестрой. Отец не одобрял Димино поведение в быту и на службе: Дима часто менял женщин и нигде толком не работал, а сестра Лена сначала была образцовой папиной дочкой, а потом стала бухгалтером на хорошей фирме, двое детей, и муж тоже бухгалтер, но — главный и на очень хорошей фирме.

Дима Бартуганов, как считали все его друзья, был очень талантлив, но зарывал свой талант в землю.

Он писал рассказы и повести, пару раз напечатался в «Знамени», подрабатывал на разных сайтах, от выпускающего до обозревателя. Одну его колонку перевели на все языки и все время цитировали, потому что он что-то там предсказал с точностью до дня. Написал пьесу, ее поставили в Воронеже, Улан-Удэ и почему-то в Валенсии, в вольном пересказе его тогдашней подруги-испанки, сценаристки документального кино; правда, он с ней недолго пробыл, ушел к одной парикмахерше. Стал выпивать, она его выставила. Уехал в Улан-Удэ, к артистке, которая в его пьесе играла главную роль, и там у нее, на кухне, сидя за дряхлым компом, отгоняя котов и ссорясь с ее мамашей, написал роман на восемьсот семьдесят пять страниц десятым кеглем. Повез в Москву. Схватили на ура, уже заверстали, но издательство накрылось. Предлагали за свой счет, но откуда деньги? Да и как-то унизительно. Хотя отрывки удалось напечатать в «Неве», а остальное ему советовали переделать в сериал, но он плюнул, махнул рукой. Начал писать новую вещь, цикл повестей, метафизический сюрреализм.

Так и жил. Кочевал по друзьям и женщинам, нигде надолго не задерживаясь. Был смуглый и худой, жилистые руки с широкими желтыми ногтями, ранние морщины от скул к подбородку. Не то чтобы совсем не мытый, но амбре так себе — сильно прокуренный пиджак плюс двойной алкогольный запах: вчерашний перегар и нынешний свежачок. Он не был настоящим пьяницей, но попивал регулярно и в пьяном виде делался глуп и смешлив. Бывало, серьезные интеллигентные люди, особенно женщины, которые читали его прозу в интернете по наводке друзей и поражались, какой он талантливый, почти что гениальный («новый Маркес явился!»), звали его в гости, накрывали стол и там поражались во второй раз. Новый Маркес оказывался быстро пьянеющим рассказчиком похабных анекдотов. Второй раз его не приглашали.

Его друзья, с которыми он пил, и подруги, у которых он жил, становились все проще и опаснее. Раза два он попадал в больницу после драки. Денег не было совсем. Но он продолжал писать, вот что удивительно. В интернет-кафе сидел и лепил свои короткие повести: метафизический, как уже было сказано, сюрреализм.

Но у него были и настоящие друзья, еще по институту, и они решили его спасти. Талант пропадает. А может даже, гений гибнет!

Сначала был суровый мужской разговор. Потом — уговор насчет полной завязки и чтоб бросил курить. В обмен — место заместителя креативного редактора в новом глянцевом би-гендерном журнале «Лиса и волк». А двое ребят, крупный инвестор и известный брокер, сложились и купили ему маленькую, но трехкомнатную квартиру: гостиная, спаленка и кабинет. Почти что в центре, зеленый район, близко от метро. Почему трехкомнатную? Потому что друзья познакомили его с чудесной женщиной, моложе его на восемь лет. Кандидат филологических наук, редактор, уже давно его читательница и поклонница. Кроме того, его помирили с сестрой. Она оказалась вполне приятная дама, и ее дети стали называть его «дядя Дима».

В общем, все наладилось в лучшем виде, включая мебель из Икеи и хороший ноутбук.

Однажды утром, изнывая от незаслуженного счастья, Дима Бартуганов поцеловал еще спящую жену, встал, принял душ, на кухне выпил кофе и прошел в свой кабинет.