Ричард Руссо - Непосредственный человек

— Господи! — пробормотал я. — Дикки уходит, вот оно что?

Джейкоб фыркнул:

— Пришла приливная волна и смыла его к черту.

— А тебя занесла в его кабинет. Поздравляю.

— Спасибо, — ответил он, и лишь теперь эта ухмылка исчезла с его лица.

В этот момент он надеялся, что я порадуюсь за него. И я, наверное, был рад.

— Ты хотел именно этого, Джейкоб?

— Именно этого, — подтвердил он, немного, как мне показалось, печально.

Возможно, он вспомнил, что в самом начале, когда мы пришли в университет, непредсказуемыми считались мы оба. С этим новым его назначением то, что начиналось как революция, окончательно становилось бюрократией.

— Ты вряд ли меня поймешь…

Но, разумеется, я понимал его или, во всяком случае, думал, что понимаю. Джейкоб — порядочный человек со здравыми принципами, он верит в ценности образования и большую часть своей карьеры находился в подчинении у не столь достойных людей. Ему хочется посмотреть, что он еще способен сделать, — пока он может что-то сделать. Другого шанса не представится, и мне недостанет духу упрекнуть его за то, что он схватился за этот шанс.

— Послушай, — сказал я, поднимаясь. — Ты извини. С той минуты, как я переступил порог, я пытался как-нибудь задеть твои чувства. Понятия не имею зачем.

Он отмахнулся:

— Неважно. Я знаю тебя двадцать лет. Я знаю: ты никогда понятия не имеешь, зачем ты делаешь то, что делаешь.

— Уверен, ты будешь отличным администратором кампуса.

— Ага, — ухмыльнулся он. — А ты, я уверен, будешь отличным деканом гуманитарного факультета.

Я отошел к окну — к моему окну, если я захочу, чтобы так было, — и как раз успел разглядеть последнего из взнузданных осликов, спускавшегося по трапу в женский спортзал. Честно? Я ощущал соблазн. Мне представлялась та же картина, что, без сомнения, представлялась и Джейкобу. Только вообразите — мы оба у власти. Ох и позабавились бы мы. Для мужчины вроде меня, так веселившегося, громыхая тюремной решеткой кафедры английской литературы, высокая должность означала более широкое поле для игры. Разумеется, я гордился умением порождать хаос из любой позиции на игровой доске, но из этой…

Долгий миг я тешился этой фантазией, а потом — отверг ее. Даже если бы я вожделел эту должность, а я не вожделел, я не мог позволить Джейкобу совершить такой шаг. Из всех решений, которые он сейчас принимал, только назначение меня на должность декана будет стоить ему дорого — куда дороже, чем он может себе позволить. Никто не будет скучать по Илионе, никто не оспорит справедливость его решения насчет Финни — кроме разве что самого Финни. И перемещение Билли Квигли в редакцию можно расценить как акт доброты и человечности. И наоборот, назначение меня деканом будет понято как акт высокомерия, пренебрежения правилами — плюшка для друга. Худшего он выдумать не мог, разве только Грэйси на свое место назначить.

— Разумеется, у всего своя цена, — продолжал Джейкоб, видимо угадав в моих колебаниях и возможность меня соблазнить. — Тебе придется пожертвовать своей секретаршей. Марджори собирается орудовать клюшкой для гольфа, а мне нужен кто-то, кто поможет мне выглядеть компетентным. Поскольку благодаря Рейчел даже ты выглядел компетентным, я заберу ее себе. Думаю, мы таки вынудим коллег выбрать Пола Рурка завкафедрой и будем по очереди издеваться над ним. Что скажешь?

Что скажет Уильям Генри Деверо Младший? Сначала ничего, а после долгой паузы:

— Послушай, Джейкоб… Но все равно — спасибо.

Несколько мгновений Джейкоб таращился на меня, а потом взорвался.

— Я так и знал!

Он вскочил с места и принялся расхаживать позади стола.

— Знал, что ты так поступишь. Да что с тобой творится?

Не он один хотел бы это знать. Очередная волна дурноты накрыла меня, пригнула к полу, я едва устоял на ногах.

— Что за человек способен посвятить жизнь тому, чтобы жужжать мухой в чужом меду? Какая тебе от этого радость? Тебе сколько лет-то?

Все его вопросы опасно смешивались с моей дурнотой. Пришлось срочно сесть, а то бы наверняка вырубился. Я пытался припомнить, случалось ли мне чувствовать себя хуже. Кончики пальцев покалывало, на периферии зрение расплывалось. Джейкоб в упоении не видел, что со мной творится.

— Знаешь, кого мне жаль? — задал он риторический вопрос. — Твою жену. Женщины вечно твердят мне, будто я не способен встать на женскую точку зрения, но вот что я тебе скажу: мое сердце истекает кровью нахрен от сочувствия к любой женщине, а тем более к такой яркой и доброй, как Лили, которая вынуждена прожить жизнь с тупым упрямцем вроде тебя.

При упоминании имени Лили меня прошиб холодный пот. Я чувствовал, как четыре отдельных ручейка пота заструились по моему туловищу, под пояс брюк. Волны дурноты наплывали одна за другой, словно потуги. Как и Джейкоба, как и любого мужчину нашего возраста, меня тоже обвиняли в неспособности представить себе что-то с точки зрения женщины, но, сидя тут, парализованный чем-то очень похожим на страх, я вдруг почувствовал, будто вступил в заключительную фазу родов. Обряд перехода! — вот, вспомнил слово. Я чувствовал, как полностью раскрываюсь там, внизу, и остается лишь с силой вытолкнуть нечто из себя. Только вот место неподходящее. Я знаю, где нужное место. Выскочить из кабинета декана и рысью по коридору мимо одной-двух дверей. Время? Если бежать опрометью — десять секунд, будь я способен бежать. В этой согнутой позе, прихрамывая, хватаясь за спинки стульев и дверные косяки, — по меньшей мере втрое. Я выждал, пока чудовищная судорога не отступила, и поднялся на ноги.

— Знаешь, кто ты такой? — спросил Джейкоб. Он был преисполнен праведного гнева и несся на всех парах. Как же я ему завидовал. Он высказывал вслух все то, о чем двадцать лет молчал ради нашей дружбы, и это опорожнение в столь поздний срок было подобно оргазму. Попросить его остановиться все равно что попросить вынуть член.

— Ты — ходячее воплощение принципа перверсии! Притворный замах слева — удар справа. Притворный справа — удар слева. Держать всех в напряжении, вот чего тебе надо? Что Хэнк еще натворит? Если придется поиметь самого себя, лишь бы всех поразить, — поимеешь в извращенной позе.

Каким-то образом я выбрался в приемную к Марджори, и Марджори, которая предпочитает гольф сексу и, в отличие от Джейкоба, не предается риторическому оргазму, посмотрела на меня с такой тревогой, что было ясно: она заметила, как мне плохо. Меня тянуло за язык сказать, что я рожаю, схватки следуют непрерывно одна за другой. Вместо этого я пронзил ее убийственным взглядом и приказал:

— Убери его от меня!

Но этим лишь раззадорил Джейкоба.

— Вот он, Марджори! — воззвал он к своей секретарше. — Хэнк Деверо. Человек, поимевший сам себя, — и он будет утверждать, что это лучший день в его жизни.