Жозе Виейра - Избранные произведения

Мысленно она была уже дома, где Манана гладила белье, а сын, вероятно, корпел над латынью, терпеливо заучивая спряжения, и черные круги у него под глазами становились все больше, что служило для матери еще одной причиной для беспокойства. Она давно уже заметила эти круги и считала их следствием усердного прилежания Литы, а также переутомления от игр со сверстниками. В переходном возрасте мальчики быстро растут, вон как он вытянулся, длинный, худой, настоящий Ваз-Кунья, да и ходить в лицей — под палящими лучами тропического солнца — ему приходится далеко. Такими доводами она пыталась успокоить свое вдовье сердце. Однако отец Мониз, заходивший к ней по субботам на чашку чаю, снова вселял в нее тревогу своими туманными намеками, и снова мучительные мысли начинали одолевать дону Марию Викторию, а мирные занятия крестницы вышиванием и стряпней не казались ей такими уж безобидными. Снова жизнь превращалась в пытку — она изводила себя тем, что пыталась везде отыскивать следы греха. Но хотя глаза ее кое-что примечали, благочестивая душа отказывалась прислушиваться к советам отца Мониза, считая, что он, как и большинство мужчин, склонен к преувеличениям.

— Видите ли, преподобный отец, Лите пока очень трудно противостоять искушениям дьявола, — сказала она однажды своим глухим, напоминающим шелест листвы голосом. — Он еще так молод! — Посмотрев на лукаво посмеивающегося священника, она вдруг почувствовала себя уязвленной и властным тоном королевы добавила:

— Ведь он Каллейрос, преподобный отец!

Дона Мария Виктория хотела напомнить этим священнику, что ее Луизиньо, или Лита, как она обычно называла сына, потомок древнего рода, рода избранных, сумевших преодолеть языческое пристрастие к низменным утехам и не имеющих ничего общего с закосневшими в грехе африканцами. Оскорбленный намеком на свое плебейское происхождение — ибо чем мог похвастаться род Жозе Мониза да Силвы! — преподобный отец улыбнулся с показным, ставшим уже профессиональным смирением:

— Полно, полно, дона Мария Виктория! Вам, конечно, известно все, что от бога. Ну а то, что от лукавого, знаю я, мне это поверяют на исповеди. И потом… Каллейросы…

Он не стал продолжать, побоявшись обидеть доверчивую вдову, всегда и во всем готовую видеть только добро, даже когда зло было различимо невооруженным глазом. Однако в глубине души отец Мониз злорадствовал, затаив неудовлетворенное чувство мести; для него отнюдь не представляло тайны, что в потоке благородной голубой крови Каллейросов плывет маленькая черная лодка — дедом доны Марии Виктории был знаменитый в свое время работорговец, отчаянный пират, которому принадлежало несколько невольничьих кораблей, а бабкой, как поговаривали злые языки, африканка, чернокожая невольница, пользовавшаяся особым расположением хозяина за то, что родила ему сына; впрочем, впоследствии она поплатилась головой, став жертвой своих жаждущих мести сородичей. Но разумеется, все это была наглая клевета, порожденные завистью сплетни. Таким образом недруги пытались опорочить мужа доны Марии Виктории, дона Франсиско Иносенсио Ваз-Кунью, о присутствии духа и мужестве коего в смертный час ходили легенды. И священник упорно стремился изгнать из сердца сомнения, а из головы низкие мысли, несовместимые с чувством признательности и уважения к знатной семье. Он перерыл в библиотеках груды старинных рукописей, но не смог обнаружить ровным счетом ничего, подтверждающего его догадки. Зато упоминания о знатности рода Ваз-Куньи встречались постоянно. Как-то раз он вручил супругу доны Марии Виктории один из таких документов, сильно изъеденный жучком салале. Правда, священнику пришлось за него заплатить, и недешево, никто и предположить не мог, что человек, живущий на такие скромные средства, ухитрится скопить столько денег. С годами в облике доны Марии Виктории стали все яснее проступать африканские черты: кожа ее, прежде молочно-белая, пожелтела и приобрела цвет нечищеной меди или свежезаваренного чая из плодов абакате, а волосы все больше курчавились. И если виной тому было беспощадное время, то широкий нос Луизиньо и его светлые курчавые волосы служили доказательством иного — козней дьявола, недаром лукавый бесенок нет-нет да и проглядывал в глазах отца Мониза, хотя благие намерения и переполняли его сердце.

— Я из рода Каллейросов, — любила повторять знатная дама. И священник молча выслушивал это, отпивая маленькими глотками восхитительно сладкий английский чай из тонкой фарфоровой чашки, уцелевшей от старого сервиза.

В конце учебного года разразилась катастрофа — Лита получил по языкам неудовлетворительный балл. Это потрясло дону Марию Викторию — от ее высокомерия не осталось и следа, губы ее дрожали, в глазах застыла тревога.

— Преподобный отец! Поверьте мне, латынь — его призвание, настоящее призвание! Такие оценки по латыни и португальскому просто несправедливы… Все это так неожиданно, точно гром с ясного неба!.. Ничего не понимаю, но и с вашими доводами, преподобный отец, не могу согласиться. Необходимо выяснить — это мой моральный долг, — какой недуг подтачивает Луизиньо…

Видя растерянность своей надменной прихожанки, отец Мониз праздновал в душе маленькую победу. С присущим святым отцам великодушием он осторожно завел речь, то умолкая на полуслове, то ограничиваясь прозрачными намеками, о люциферовых яблоках в раю. Он хотел дать понять ослепленной материнской любовью доне Марии Виктории, что семнадцатилетний юноша уже не ребенок и присутствие в доме почтенной вдовы прелестной, с каждым днем расцветающей девушки…

— Да, Манана все хорошеет, я это вижу собственными глазами, а уж они-то всегда разглядят дьявола в обличье Евы, ибо души людские для меня отнюдь не загадка. И при чем тут, дона Мария Виктория, ее негритянское происхождение, если она красива и обольстительна и искушает, точно Люцифер!

Последнее слово он выделил, сделав на конечном слоге ударение, словно ему доставляло особое удовольствие произносить эту гласную, зажатую между двумя согласными. Дона Мария Виктория тотчас вскинула на него глаза, до тех пор устремленные на бусинки четок, но от нее все-таки ускользнула легкая тень мимолетного раздражения на лице священника, которое было теперь смиренным и благожелательным, что вполне соответствовало высказанным им добрым намерениям. Пастырь еще ни разу в жизни не усомнился в благотворном воздействии твердых мер и потому на прощанье весело сказал:

— Пришлите-ка ее ко мне в эту субботу пораньше, нужно украсить церковь для крестного хода. Я постараюсь ее уговорить… У меня есть на примете хороший парень, семинарист, а это уже кое-что для туземца, они ведь сущие дикари. Признаться откровенно, этот парень — обуза для семинарии, но христианин примерный. Умом не блещет, хотя, конечно, это не его вина…