Жозе Виейра - Избранные произведения

Вдруг он услышал стук в дверь. Это она! Казалось, солнце вдруг проглянуло на затянутом тучами небе. Он спрыгнул с кровати, бросился к двери, радостно засмеялся, предвкушая радость встречи с Наниньей.

Косые струи дождя падали на Литу, стоявшего на пороге. В голубоватой пелене тумана, окутавшего залив, точно растворились очертания предметов. Со складов, как всегда, доносился запах специй, и грузчики сновали под дождем, прикрыв головы мешками. Деревья лениво роняли с зеленых листьев капли воды; на цементной площадке перед домом звенела капель, словно кто-то тихо и радостно смеялся; горизонт стал синевато-стального цвета. Лита выглянул наружу. Текущая по площадке вода старательно смывала отпечатки чьих-то ног. Он тоскливо смотрел на них, опустошенный и разочарованный, затем захлопнул дверь. И не успел обернуться, как чьи-то руки накрыли его глаза. Знакомый запах, мягкие, чуть шершавые ладони, легкое дыхание. И насмешливый голос произнес:

— Угадай, кто это?

Он растерянно улыбнулся, придвинулся к ней, чтобы почувствовать, как ее груди коснутся его обнаженной спины, но она отступила назад и прошептала:

— Не узнаешь?

Он пододвинулся еще ближе, чтобы прижаться к ней. Однако она, засмеявшись, с легкостью птички увернулась от него:

— Ну угадай же!..

Уступивший, но счастливый, он шепнул, касаясь губами ее пальцев:

— Нанинья!

Голубка, какую он только что видел в своих мечтах, не ударила его, как он ожидал, кулачком в грудь, а замерла на месте, и это сразило Литу. Он громко расхохотался, и глаза ее сразу сделались печальными. На ней было знакомое ему платье из голубого и розового муслина и напоминающая цветочную клумбу шляпа, тоже голубая с розовым, украшенная ленточками, — чудо красоты, сотворенное руками доны Марии Виктории. А под мокрым платьем, плотно облепившим тело, вырисовывались маленькие груди. Лита еще не видел ее такой разряженной, и Манана показалась ему смешной. Только сандалии на ней были прежние и обуты на босу ногу.

— Ну и шляпа у тебя, да и остальной наряд…

Грозовые молнии блеснули в глазах Мананы. Она опрометью бросилась в свою комнату, он побежал за ней, испуганно бормоча:

— Нанинья! Я просто пошутил!

Она с яростью запустила в него шляпой, скинула платье, и не успел он снять свою одежду, как Манана уже сжимала его в объятиях, необычно грустная и молчаливая.

Дождь словно только и дожидался, чтобы они встретились, и забарабанил по крышам домов в центре города и в муссеках. Дона Мария Виктория пережидала его в церковной ризнице. А они были здесь одни, словно в ковчеге во время всемирного потопа. Нанинья разжала объятия, поцеловала Литу в закрытые глаза, затем уселась на диван, поджав под себя ноги и натянув рубашку на колени. Лита лег рядом, положив голову ей на грудь и вдыхая нежный аромат ее тела; ему хотелось услышать звук ее голоса, но Манана молчала. Он чувствовал, как постепенно отступают тоска и тревога и блаженный покой разливается по телу. Эта встреча с Наниньей, это ощущение изолированности от мира вновь вселяли в него уверенность, что все будет по-прежнему, что в их жизни ничего не изменилось. И они снова счастливы наперекор судьбе. Сегодня не нужно было спешить, они могли до бесконечности смотреть в глаза друг другу.

— Ну и что же он собой представляет? — вырвалось у него. Рано или поздно разговор все равно бы зашел о сопернике.

Она ответила без иронии и без презрения, стараясь придерживаться истины:

— Он ужасный тупица и деревенщина. Вчера я послала его к вам предупредить крестную, что приду навестить ее сегодня после обеда…

— А мама как раз направилась к тебе, она мне сказала, что ты пригласила ее…

— Видишь, я же тебе говорю, что он тупица. Все перепутал. Даже такого пустяка нельзя ему поручить, — сказала Манана серьезным тоном, но в глазах ее светилось лукавство. Они пристально смотрели друг на друга, заглядывая, казалось, в самую душу, и вдруг бросились в объятия, заливаясь счастливым смехом при мысли о том, как ловко удалось им всех провести благодаря дождю, который шел не переставая.

Они весело хохотали — Лита тоненько, как ребенок, Нанинья безмятежно и радостно.

Она поднялась, развесила свои намокшие вещи, а он все лежал и смотрел на ее силуэт, отчетливо вырисовывающийся на фоне сплошной стены дождя за окном. Потом она сняла рубашку и стала похожа на птичку, отряхивающую намокшие перышки.

— Нет, Лита! — решительно воспротивилась она. — Не здесь. Пойдем!

Она взяла его за руку и повела в спальню доны Марии Виктории, куда им долгое время запрещалось входить. Нанинья подошла к окну, раздвинула шторы — скупой свет дождливого угасающего дня ворвался в комнату. Дона Мария Виктория любила порядок, все было прибрано, расставлено по местам. Нанинья уже открывала огромный, окованный медью сундук, привезенный из Индии, в котором хранились праздничная одежда, старинные наряды, покровы для религиозных празднеств. Тут он робко попытался удержать ее за руку.

— Пусти, Лита! — Она прикоснулась своей щекой к его. На него пахнуло сандалом.

— Но Нанинья… Мамина спальня…

В черных глазах сверкнула молния, и гром прогромыхал в тихо произнесенных словах:

— Это для нашей свадьбы, Лита. Я хочу выйти за тебя замуж по-настоящему!

Любовь к Манане боролась в нем со страхом перед материнским гневом. Образ матери, запрещавшей сыну входить во вдовьи покои, неотступно стоял у него перед глазами.

— Ты не хочешь на мне жениться? Боишься, что дона Мария Виктория об этом узнает? Да она сама во всем виновата… Зачем выдала меня за этого простофилю?.. Разве ты не согласен со мной?

В сундуке сандалового дерева Манана нашла одиннадцать видов своих любимых трав. Листья розмарина, лаванды и мяты, уже превратившиеся в труху, пропитали аккуратно сложенную одежду дурманящим запахом. Дона Мария Виктория не уставала твердить, что эти травы привозят из Португалии специально для хранения вещей. В сундуке нашлись и местные травы — кашинде, мурианьока, имбирь. Одежда в сундуке годами не проветривалась, и потому пряный запах трав оказался очень крепким. Кровать была застелена голубовато-зеленым бархатным покрывалом, матово поблескивающим в сумрачном свете угасающего дня. Нанинья достала старинную батистовую рубашку, надела ее, и все закружилось и поплыло перед глазами у Литы, еще не успевшего прийти в себя. В голосе Мананы чувствовалась озабоченность:

— Ты недоволен, Лита?! Только так будет хорошо, только так!

Он молчал. Тогда она, закрыв сундук, подбежала к нему и начала раздевать. И будто буря поднялась на поверхности залива, вздымались волны, и косые струи дождя порывами ветра относило в сторону. Две хрупкие лодки, плывущие в штормящую ночь по голубизне старинного бархата, наконец достигли бухты, в которой не слышалось отзвуков бури. Умиротворенные, они лежали рядом, и сердца их учащенно бились.