Жозе Виейра - Избранные произведения

А вот сейчас он пел. Его маленькая пухлая рука поднималась и опускалась в такт пению, будто он взмахивал дирижерской палочкой. Напеву, казалось, было тесно в четырех стенах, и он рвался на простор, наполняя звуками вечернюю тишину. Торжественной размеренностью ритма и гармоничностью мелодия напоминала хорал, исполняемый в церкви в сопровождении органа. Мариане почудилось, будто музыка обволакивает ее. Но вдруг она отчетливо расслышала знакомые слова — их часто шептал ей на ухо Лита, хотя она и не знала, что они означают. Ей стало больно, словно их похитили у нее, словно этот человек завладел их с Литой сокровищем и теперь обманом вздумал присвоить себе то, что ему не принадлежало. Ей неудержимо захотелось заставить его замолчать, но она не могла его раздражать — намеченный час приближался. Она любовно погладила живот, подумав про себя: пой, пой, все равно ребенок не твой!

Вдруг пение смолкло. И тогда Манану охватил гнев на мужа за то, что он таит в своем сердце недоверие и подозрительность: за два месяца совместной жизни она успела это понять. Она уже не могла разобраться в своих ощущениях, в душе у нее была полная неразбериха, Манана растворила окно: маленькое светлое пятно на небе возвещало, что скоро из-за туч снова выйдет луна. Манана испугалась, время бежало быстро, а ей хотелось бы вернуть его назад и стать прежней, любить только Литу, делать только то, что казалось разумным, жить только тем угасающим днем, тающим быстро, как тростниковый сахар. О, если бы Лита опять положил голову ей на колени, она бы бросила все свои дела и смотрела бы на него, пока дона Мария Виктория молилась в церкви, перебирая четки, а отец Мониз рассеивал сомнения ее благочестивой души, получая за это причитающееся ему вознаграждение. Ничего другого Манана не желала. Из сада доносился тихий, приглушенный шум в кроне деревьев — вероятно, снова набежал запоздавший ветерок, защебетала проснувшаяся птаха. Манана вздрогнула и, высунувшись в окно, устремила взгляд поверх черепичных крыш. Вновь воцарившаяся в саду тишина наполняла душу покоем и какой-то безрассудной радостью, от нее еще сильнее забилось сердце. Она глотнула свежего воздуха и зажмурилась.

— Вот бы мне стать звездой… О, если бы превратиться в звезду и взлететь на небо… — Ее голос нарушил тишину в доме, хотя слова прозвучали чуть слышно.

Стать звездой, мерцающей в поднебесье, и вдруг очутиться в руках-птицах Литы, ее ненаглядного и единственного.

— Как хорошо быть звездой!..

— Замолчи, Мариана! Ты что, с ума сошла? Бормочешь что-то про себя, точно безумная, да еще на кимбунду!

Он подошел к ней, обнял за талию, пытаясь смягчить улыбкой резкость своих слов. Но в глазах Наниньи сверкнули молнии, предвестники начинающейся грозы:

— Как?! Нельзя на родном языке даже слово сказать?!

— Да нет, дело не в этом! Пойми, пора тебе научиться хорошим манерам, ты ведь теперь не просто Манана, а дона Мариана, моя супруга, жена чиновника третьего класса…

Манана безучастно смотрела на него. Сейчас она походила на пойманную птичку, ожидающую мгновения, чтобы выпорхнуть на свободу: она замерла в руке у шалуна мальчишки, открывающего дверцу клетки, но вот пальцы его разжимаются, и, удивленный, он видит, как птица с громким щебетом взмывает в голубое небо. Манана обвила рукой шею мужа и прошептала:

— Ведь еще рано ложиться спать, правда?

— Пора, пора, завтра надо рано вставать…

— Жара просто невыносимая! Давай погуляем в саду.

— Что же, мы и ночевать будем в саду?

— Да нет! Мы только немножко погуляем, подышим воздухом…

Она внимательно смотрела на него, наблюдая, какое действие произвели ее слова. Затем сняла с него очки — он хлопал глазами, точно сова или летучая мышь, обезумевшая от солнечного света, и Манана снова почувствовала к нему отвращение.

— Ну пошли! Посидим полчасика в саду, потом лучше спать будем.

— Ты у меня прямо сумасшедшая. — Он уже улыбался. — Девочка-сумасбродка. Гулять на ночь глядя, вместо того чтобы лечь в удобную кровать…

— Доставь мне такое удовольствие, пожалуйста!

Она обняла его, и они вышли. В саду снова защебетали птицы. Они присели на циновку под мандиокейрой; Нанинья сняла с него, все еще надутого и недовольного, очки и отложила их в сторону, ласковым жестом прикрыла усталые глаза и замерла, ощущая в себе биение новой жизни.

На небе светила полная луна, она была серебристо-голубая, круглая, как живот Мананы, и пятна на ней походили на причудливые фигуры. Ветер унялся, и тишину вокруг нарушал только шелест ветвей мандиокейры. Старая мулемба неподалеку от них отбрасывала на землю тень, в небе сияли звезды. Манана взяла мужа за руку, подержала ее и положила на свой живот.

— Чувствуешь? — спросила она. Рука мужа лежала неподвижно, он все еще не доверял ей. Отведя глаза в сторону, он ответил:

— Да, чувствую. — Неужели он улыбнулся или ей только показалось?

— Нет, я не о том. Он очень вырос, правда?..

Муж пристально посмотрел на нее, будто хотел понять, что таится за этими невзначай оброненными словами. Снова его охватили сомнения, как ни пытался он отогнать их, снова он слышал глас Люцифера, вопиющего в пустыне смятенной души. А Манана вдруг с невинным видом сказала:

— Знаешь, меня это тоже удивляет, вот я и решила посоветоваться с крестной. Может, она разъяснит, в чем тут дело…

— С тетушкой Лембой диа Нзуангонго? — спросил он на кимбунду.

— Что ты! С сеньорой Марией Викторией.

Она тут же перешла на португальский, мягко произнося своим мелодичным голосом слова на чужом языке. И ей показалось, что слова эти будят черные тени возле деревьев, ударяются об ограду сада.

— Я спросила ее, может ли женщина ждать ребенка, если она еще не была близка со своим будущем мужем?

— Что за ерунду ты несешь? — Он хотел было встать и уйти в дом, но она удержала его за руку, серьезная и решительная, совсем непохожая на прежнюю веселую Нанинью.

— Подожди! Ты потом будешь задавать мне вопросы, я и сама ничего толком не понимаю. Я почувствовала, что беременна, едва мы с тобой обвенчались.

— Как?! Да не можешь ты говорить потише, что ли?

Голос Марианы зазвучал еще громче, точно она хотела, чтобы все ее слышали. Муж подозрительно вслушивался в каждое слово.

— Крестная мне сказала — и это истинная правда, так написано в книгах, хочешь, она тебе все разъяснит и покажет книги, или спроси у отца Мониза, — что, когда женщина всем сердцем полюбит мужчину, у нее может сам по себе зародиться ребенок… Так случается, если сильно полюбишь…

Муж приподнялся, обнял ее за плечи и, доверчиво улыбаясь, попросил рассказать об этом подробнее — он обрадовался даже столь неправдоподобному объяснению. Замирая от страха, Нанинья призналась: