Жозе Виейра - Избранные произведения

Светило солнце; дул ветер; приходили и уходили женихи: их было так много, что соседи сбились со счета и уже не обращали на них внимания. Все это только служило поводом для шушуканья и сплетен, перемигиванья и праздной болтовни. Санта грустила.

Произошло это в конце дня: было не жарко, дождь уже прошел, ветер еще не налетел.

Санта шла привычной дорогой, как всегда, остановилась передохнуть у старой мулембейры. Горб, казалось, стал больше и тяжелее — долго стояла она в освежающей тени огромного дерева. Потом медленно, словно нехотя, отправилась в путь, ни разу не оглянулась назад. Никто не замечал ее: мальчишки поодаль во что-то играли, а старики поняли, что происходит, лишь услышав брань и крики доны Шиминьи.

Все было как всегда: собрались кучкой у дверей, из-за которых доносились звуки ударов. Потом показалась на крыльце сама дона Шиминья, и все поняли, что разговор вышел серьезный: была она растрепана, расстегнута, полуодета и очень громко кричала, размахивая руками. Пришлось ее придержать, а не то она в запале сбросила бы с себя одежду и показалась бы всей улице в чем мать родила.

— Пустите меня! — выкрикивала дона Шиминья. — Пустите! Я ей как мать родная! За что, господь, так сурово караешь? За какие грехи? Не я ее носила, не я ее рожала, так почему же мне выпало на долю так страдать? И из-за кого? Из-за вонючего кафуза [8] Кафуз — метис от брака чернокожей и мулата. …

Посыпалась отборная ругань на португальском и на кимбунду; подруги держали дону Шиминью за руки, чтобы она не побежала голосить и жаловаться на всю округу. Мачеха вырывалась. Соседи сострадали. Стали звать Санту:

— Санта! Санта! Иди сюда! Взгляни, до чего довела мачеху!

— Иди сюда! Посмотри, как страдает дона Шиминья!

И она вышла — выплыла, как облачко. Дона Шиминья со свирепой любовью посмотрела на нее. Ничего в девушке не изменилось: была она все такая же хрупкая, тоненькая, тихая, только вроде бы бедра стали круче. А ее черно-синие, огромные, почти без ресниц, как у рыбы, глаза — не сразу и заметна была их красота, такой лился из них свет — слепо уставились на соседей. И Санта тихо и кротко произнесла всегдашние свои слова:

— Это неправда. Все, что мама сказала вам, — неправда.

Тут все принялись укоризненно качать головами, прищелкивать языком: разве можно девице, незамужней, бездетной, в родительском доме живущей, обвинять во лжи мать. Ну, пусть не родная она ей, но кто ее кормил-поил, обувал-одевал, растил-воспитывал, наказывал за провинности, старался вразумить и образумить? В этот миг очнулась и сама дона Шиминья.

Она схватила Санту за волосы, швырнула падчерицу на землю, стала хлестать по щекам. Санта и не пыталась защищаться, пальцем не пошевелила, чтобы прикрыть лицо. Она повторяла одно и то же, и голос ее дрожал, так что слов было почти не разобрать:

— Это неправда. Все это неправда. Я не люблю Жижи, но он совсем не такой. Мама на него наговаривает по злобе. Честное слово!

Старая Луминга оторвала мачеху от падчерицы, отвела Санту в дом. Соседи не расходились, пошучивали, а сами между тем вспоминали, какой новый свет сиял в черно-синих, лишенных ресниц глазах Санты.

Мало-помалу успокоившись, дона Шиминья рассказала о новом возлюбленном падчерицы. Чертов семинарист задурил Санте голову своими из книг вычитанными глупостями, дурацкими разговорами. Дона Шиминья стала подозревать, что Санта тайно увлеклась ворожбой, спиритизмом и прочим вздором, — и подозрения ее подтвердились.

— Каково матери было увидеть такое! Каково матери видеть, как ее дочь — пусть и не родная, — голая, без единого лоскутка одежды, занимается волшбой?!

Это зрелище въяве предстало очам доны Шиминьи, и она опять стала рваться в дом, чтобы отколотить Санту.

— Пустите, пустите меня! Я мать! — И она рухнула наземь. Ее подняли. — И называют это безобразие гимнастикой! Хватает же наглости. Он ей напел в уши, что гимнастика избавит ее от горба! Я в клочья разодрала поганую книжку, которую он ей подсунул. Там картинки, а на них — голые мужчины и женщины! А она не отдавала! Чуть не подралась со мной!

Она опять хотела ринуться к падчерице, но ее удержали. Тогда, дрожа всем телом, она опустилась на землю.

— Гимнастика йогов — вот как она это называет! Только меня не проведешь! Я знаю, что это за гимнастика! Стоит голая, прижалась к стене, а сама смотрит на себя в зеркало… Это самая настоящая волшба!

…Неправда, неправда. Но Санта больше не могла выдержать. Она бросилась на свой топчан и заплакала, зарыдала, кусая подушку, стуча кулачком. Было отчего: Жижи пришлось прогнать — он слишком много себе позволил; развеялась еще одна иллюзия: Санте казалось, что он совсем другой, непохожий на других парней, не курит, пьет только самую малость, чтобы не обидеть приятелей… И вот пожалуйста — оказался такой же, как все, даже еще хуже… Начитался скверных книжек… Она ему сказала: «Больше не ходи сюда!» — а потом весь День проплакала, и от пыли одиночества першило в горле, когда она стояла под старой мулембейрой — той самой, на которой он когда-то хотел вырезать сердце, а в нем — их имена… Плакала Санта и оттого, что мачеха все наврала: от гимнастики йогов ей и вправду стало легче, спина понемножку распрямлялась…

И от искренних слез Санты люди жались поближе к стенам своих домов.

Глаза у Санты были кроткие, спокойные и смотрели прямо в лицо тому, с кем она говорила. Иные считали, что глаза у нее уродливые: без ресниц, как у рыбы, и цвет какой-то непостоянный. Другим нравился их влажный блеск, нравилось, что они не то синие, не то черные и меняют цвет, как тихая озерная вода под ветерком. А ресницы у Санты выпали еще в детстве, и много лет спустя она просыпалась в ужасе: хотела открыть глаза, посмотреть, как скользят солнечные лучи по стене, и не могла. Веки слиплись, точно склеенные каким-то желтым клеем. Санта плакала от страха, но потом привыкла и больше не звала дону Шиминью, которая когда-то приходила с чашкой теплой воды и осторожно обмывала ваткой склеенные веки, возвращала больным глазам свет, а душе — радость. Теперь вместо этого она плакала — научилась плакать по своему желанию, — и слезы постепенно размывали липкий клей.

Сейчас ей было стыдно: день выдался такой погожий, свежий ветерок посвистывал в жердях изгороди, сонно попискивали птицы да изредка слышались голоса людей — люди шли на работу. И вдруг начался этот крик и гвалт, и набежало множество народу.

Вначале все просто стояли у дома — жалели Санту, которую так нещадно бьют. И женихи все разбежались, испугавшись этой истории с Жижи. Снова, несмотря на ранний час, начался шум, послышались звуки ударов, крики доны Шиминьи. Луминга первая потеряла терпение, постучала в дверь, закричала: