Жозе Виейра - Избранные произведения

Проблема в другом, милейший офицер, любитель крепких коктейлей и красоток всех цветов кожи — от загорелых под тропическим солнцем европеек до смуглянок мулаток, которые в некоторых уголках земного шара с удивлением будут читать надпись на плакате с изображением указующего перста арийца: «Вход только для белых» — или совсем уж не на библейский лад: «Собаки и негры не допускаются» — и так далее и тому подобное, ведь ты сам сочинял эти шедевры и знаешь их содержание куда лучше, чем я, черт возьми! Ты не позволишь цветным женщинам сидеть рядом с тобой, пусть даже это будет лишь на автобусной остановке. Проблема состоит не в этом, главное, что все они мулаты, you see [30] Вы видите (англ.) . , на новогоднем балу нет ни одного белого, в котором не текла бы кровь самых разных народов, mixed [31] Смешанная (англ.) . , как вы говорите, точно речь идет о коктейлях, более смешанная, чем у тех немногих африканцев в военной форме, что здесь присутствуют. С твоей точки зрения, более нечистая, чем у них. Понимаешь? Sorry [32] Простите (англ.) . , я продолжаю, мы с тобою словно играем в прятки, только ищи хорошенько — «Всякая река начинается с родника», — если ты в самом деле хочешь увидеть, не предлагай мне твои очки, я не желаю видеть твоими глазами. Меня поражает, что ты, выходец из страны homo oeconomicus [33] Практических людей (лат.) . , страны долларов, марок, рандов или дьявол их разберет каких денег, разглядываешь, сукин сын, подлый мерзавец, обтрепанные манжеты моей рубашки, замечаешь, едва вскинув глаза, что у мамы чернота под ногтями и она никогда не красит губы. Ну что ж, раз уж ты сидишь за нашим столом и пожираешь глазами мою почти невестку, а сам говоришь с Маниньо на кимбунду — чувствуется, что ты немало часов провел в лингафонном кабинете, чтобы усвоить произношение, — выслушай меня: когда настанет время защищать облезлое чучело — ведь так именуют в просторечии колониальную империю, не правда ли, старый Пауло? — все твои предрассудки развеются как дым. Ты будешь радоваться нескончаемым колоннам джипов, грузовиков, бронетранспортеров и платформ, нагруженных черными солдатами, которым предстоит сражаться со своими братьями.

Братьями ли?

Четвертый урок; он вытекает из третьего или я придумал его только сейчас, поскорее, чтобы возложить цветы на могилу памяти? Цвет кожи — это еще не человек, внешняя оболочка — это еще не человек, «рука — это наш мозг», не так ли, Коко? Человек представляет собой сочетание многих миллионов нервных клеток, он не появляется на свет полностью сформировавшимся существом и никогда не формируется окончательно, рождаясь и умирая каждый день. Разум человека живет под черепной коробкой, внутри ее, под шапкой белокурых, черных, гладких, волнистых, курчавых или вьющихся кольцами волос. Он там, там его место жительства, и потому да еще потому, что «рука — это наш мозг», я могу сказать: да, с братьями. Даже если эта рука хватается за старую винтовку, которую торговцы свободой, похожие на тебя, милейший офицер, любитель крепких коктейлей, продали тебе, чтобы через несколько месяцев ты убил моего брата Маниньо, вооруженного купленной у них же новехонькой одноствольной тридцатизарядной винтовкой, прибыль все равно достанется им. Даже если Маниньо закричит о своей ненависти к войне голосом рвущихся гранат, на спортивной площадке недалеко от Пальмовой аллеи рекорд по метанию копья был поставлен им, солнечным днем Рут его поздравила с новым рекордом — тогда ему принадлежали только ее рука и мозг, он еще не обладал ее телом.

Человек обитает в скелете из костей, охраняющем его дух, природа дала ему десять пальцев на руках и десять пальцев на ногах. И маленького отверстия, чуть побольше игольного ушка, оказалось достаточно, чтобы жизнь покинула Маниньо. Хрупкий стебелек цветка, маленький кролик на изумрудно-зеленом поле. И все же нет такой силы, что приручила бы его. «Вы можете его убить, но никогда не сможете сломить» — цитирую по памяти.

И с тобой произойдет то же самое, мой брат. Ты здесь, и, пока ты здесь, заострившиеся черты твоего лица говорят о том, что это ты, хотя и белый, как саван; я буду неотрывно смотреть на тебя и заставлю возродиться жизнь, покинувшую тебя через пулевое ранение вместе с кровью. Ты уже не Маниньо, однако ты еще здесь. А потом, что будет потом? Смогу ли я уничтожить все фотографии, будешь ли ты со мной всегда? Только зачем мне желать, чтобы ты был со мной, если тебя уже с нами нет? Мама навеки сохранит тебя в памяти, она носила тебя девять месяцев под сердцем, и это превыше всего. Рут навеки сохранит тебя в памяти, она всю жизнь носила твой образ в душе, мечтая с тобой встретиться, ты любил ее, и вся ее дальнейшая жизнь пройдет в одиночестве неутолимой любви, которую она станет баюкать, как ребенка, в остановившемся, точно окаменелом времени. Но я не носил тебя ни под сердцем, ни в сердце, так останешься ли ты навеки в моих глазах, наших глазах, унаследованных от старого Пауло? Я знаю, что нет, иначе бы я солгал тебе и опорочил ложью твою короткую и прекрасную жизнь: я забуду. Жизнь — это нечто очень конкретное и субъективное, все остальное — смерть.

Смех не умирает, он бессмертный. И Маниньо, лучшему среди нас, выпала на долю судьба падающих звезд — перед ним простирались покрытые песком просторы муссека, следы его ног были усыпаны цветами, а затем он угас среди звездной пыли.

— Пойдемте-ка лучше в поле! На этом асфальте и двух шагов не сделаешь!..

С красной земли поднимается пыль. Рут с нами нет, только Маниньо и Марикота кружатся в стремительном ритме танца. Я прошу его хотя бы снять военную форму, он захлопывает дверцу такси, гладит меня по голове, улыбается. Смех не умирает, я спокоен.

— Предрассудки, Майш Вельо! Вот увидишь!..

Я вижу и думаю, что Маниньо всегда лучше всех, что он всегда прав, даже когда это не так, потому что у него есть право ошибаться, ведь он никогда не станет старшим. Но я еще не знаю, что он действительно никогда не станет старше, потому что через несколько месяцев прочертит, точно падучая звезда, небосклон своего смеха; пуля настигнет его даже не в бою. И конечно, он будет оплакивать такую смерть, если она ему суждена. Я думаю об этом, держа в объятиях Рут, спокойную и безмятежную, сосредоточенную на каком-то своем особом внутреннем ритме. Марикота — полная противоположность ей во всем: она громко хохочет, кокетничает, словно опьяненная тем, что танцует с полководцем королевства самбы.

— Понимаете, завтра я могу умереть. Так почему бы сегодня мне не вспыхнуть как спичка, потеряв голову от прикосновения к нежной коже ваших плеч?..

Столько раз можно прочесть эти невысказанные слова в глазах улыбающихся юношей на новогоднем балу, и Марикота с ее шумной радостью и широкой улыбкой словно солистка, сивилла в хоре тех, кто, подобно ей, дарит партнеру не одну только возможность полюбоваться нежной кожей плеч, а истинное блаженство: