Юрий Асланьян - Последний побег

— Коля Кин, — протянул он руку Григорию, — кажется, мы с тобой ехали в одном вагоне?..

— Действительно, ты тот самый, который за всю дорогу не сделал ни глотка вина?

— Ага, — ответил Коля, — и ни разу — здесь… Правда, курю немного. А ты?

— Я не курю, а пить пробовал, одеколон — «Сокол»… Сам откуда?

— Ты, наверное, на проводах перепил — забыл, что мы с тобой и в машине вместе ехали?

— Земляк! Прости, меня всю дорогу мутило… Ты из какого поселка?

— Золотанка.

— Знаю, лесоруб, что ли?

— Он…

— А фамилия откуда такая?

— Из немцев мы, репрессированные…

У Коли была большая голова, прямой нос и, кажется, неправильный прикус — нижняя челюсть сильно выставлялась вперед. В карауле он был часовым КПП — впускал-выпускал машины на производственной зоне.

Гараев этого не ожидал. По широкому дощатому трапу навстречу ему шел Сан Саныч Ищенко — высокий, стройный, тонкий, гибкий, такая очаровательная змея.

— Гриша! — раскинул длинные руки Сан Саныч. — Гриша, ты как сюда попал?

— Перевели, — ответил Гараев, пожимая аристократическую руку парнишки, которого запомнил по первому дню в армии.

Миллионы советских зэков, тысячи солдат помнили, что такое Нижня Пойма — сибирская станция, известная им под именем Решеты. Уральский эшелон уже успел побывать в бане и переодеться в армейскую форму, когда к перрону станции Решеты, что на Транссибирской магистрали, прибыл азиатский эшелон. О, это было что-то, вроде ташкентского землетрясения…

Узбеки, таджики, русские — брюки, халаты, кеды… Рваные, грязные, расхристанные. Черные, коричневые, белые. С котомками, сумками, чемоданами. Улыбались, боялись, наглели.

Особенно уверенно вел себя этот высокий и стройный — в брюках, пуловере и тюбетейке, выделявшийся в первой шеренге, как карагач среди кизила. Он с усмешкой разглядывал братьев по крови — славян Западного Урала, а также татар, удмуртов и других угров. Войска великой империи, с южных окраин и северо-западных, стояли напротив друг друга, с детским любопытством разглядывая тех, с кем придется два года служить в центре Сибири, ставшей на столетия мировой тюрьмой.

— Ну, что, земляки, — крикнул в тюбетейке раздолбай-ским голосом, — отмыли вас от уральской грязи?

«Смотри-ка ты, — удивился тогда Гараев, — не успел на перрон спрыгнуть, уже знает, откуда мы…»

— Нас отмыли, — ответил ему вечно пьяный представитель пермской шпаны, — а вы так и останетесь черномазыми!

Ташкентских увели в баню, а пермским пришлось ждать часа четыре — на траве вдоль железной дороги. Долго черных отмывали… Кто-то сбегал за сигаретами, кто-то попробовал опохмелиться — и, кажется, удачно. Чуреков, когда они появились снова, было просто не узнать — не люди, а живая масса зеленоватого цвета, как гигантская гусеница. И, ставши одной колонной, новобранцы стали выглядеть единым существом, с одним именем и смыслом.

— Когда жрать будем? — крикнул ташкентский славянин, от галифе ставший похожим на большую лягушку.

— Молчать! — заорал какой-то майор, пробегая в сторону двигавшегося к перрону полковника.

Пацаны переключились на его шаг, с оттяжкой носка, руку, взлетевшую к виску…

— Товарищ полковник, учебный батальон построен для отправки к месту назначения!

Ответ полковника Гараев не расслышал. Командир части прошел к середине пространства и развернулся к колонне, расставив ноги.

— Повара есть? — громко спросил он. — Два шага впе-ред!

Вышли человек десять черных, двигаясь бестолково, будто бараны.

— Сапожники, плотники, парикмахеры, два шага вперед! — продолжил сортировку полковник. — Подойти к офицерам, всем записаться, по специальностям… Спортсмены есть? Мастера спорта, кандидаты в мастера, перворазрядники?

Учебный батальон начал погружаться в эшелон для отправки в Новобирюсинск — крайнюю точку железнодорожной ветки, идущей от Нижней Поймы и обслуживавшей Красноярские лагеря. Именно там, в учебке, Гараев встал по ранжиру третьим в отделении — за Толиком Монаховым и Сашей Ищенко.

И вот они встретились. На погонах ташкентского кореша — одна лычка, ефрейтор! А кто не помнит, что «лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора»?

— А меня перевели сюда из штаба части — ужасная доля… — посетовал Сан Саныч, — приходится заниматься селекторной связью на периметре производственной зоны, месить грязь по поселку. А баб здесь вообще нет… Хочу в Ташкент! А ты что делал эти полтора года?

— Стоял на вышке, — ответил Гараев.

— Ничего другого придумать не мог, что ли?

— Не мог, за меня думали другие…

— Э-э, надо быть самостоятельным человеком. В Крас-лаге все продается и покупается. Ну, давай, я пошел в штаб батальона.

Гараев посмотрел вслед Сан Санычу — тот шел весело, уверенно, в начищенных до блеска сапожках, в бушлате с запахнутыми до предела полами, небрежно и туго затянутыми кожаным ремнем. Посмотрел — и позавидовал ему.

Гараев стоял в казарменном коридоре 12-й роты, у стены, покрытой дощатыми панелями коричневого цвета. Мимо проходили сержанты, пробегали солдаты. Он стоял, сжав руки за спиной в замок, глядя перед собой. В отглаженной форме со свежим подворотничком, с пилоточкой в двух пальцах от правой брови и правого уха, со значком «Отличник боевой и политической подготовки» на левой груди. Слегка напряженный, но подтянутый.

— Ты Гараев? — подошел к нему сержант со светлыми вьющимися волосами и красной повязкой дежурного по роте.

— Я, — ответил он.

— Тебя вызывают в канцелярию роты, — улыбнулся сержант, — там командир, замполит и старшина.

Последнее, понятно, можно было не говорить, но сержант, похоже, был славный малый.

— Разрешите войти? — попросил разрешения Гараев, переступая порог кабинета и закрывая за собой дверь.

— Входи, Гараев, — ответил командир роты старший лейтенант Каменев, которого Григорий уже видел вчера, в день своего прибытия, на вечерней поверке.

— Рядовой Гараев по вашему приказанию прибыл, — вскинул он руку к виску.

За тремя письменными столами, стоящими буквой «П», сидели три офицера. В центре — командир роты.

— Вот что, Гараев, тебе осталось служить полгода, — медленно произнес командир, — на вышке, как я понимаю, ты уже настоялся, отстоял свое, пора отдохнуть от караульной службы. Как ты думаешь?

— Как прикажете, — ответил он.

— Правильно, а прикажем так: с завтрашнего дня ты приступишь к обязанностям заведующего ротной столовой и повара. Там есть еще три кашевара — гражданские женщины.

— Но я не знаю, что бросать вперед — капусту или картошку.

— Завтра узнаешь, — со скупой улыбочкой ответил старший лейтенант и добавил, кивнув в сторону белобрысого прапорщика лет тридцати: — А подчиняться будешь старшине роты Цыпочкину. Понятно?