Юрий Асланьян - Последний побег

— Обязательно. И назовем друг друга по имени…

Все началось с побега заключенного. Вернее, за месяц до побега. Еще точнее — за месяц и три дня. В ночь с шестого на седьмое ноября. Перед парадом на Красной площади.

…Это был яркий — желтый, красный, коричневый, зеленый — хвойный и лиственный сибирский лес, глухая красноярская тайга. Григорий видел, как поперек его дороги проскочил невысокий северный олень серого цвета, рядом вспорхнул с ветки рябчик.

По просеке бежал солдат без пилотки, в сапогах, ушитых брюках хэбэ и армейском бушлате с длинными рукавами, явно не по размеру. Стройный парень, выше среднего роста. С короткой прической. Он бежал легко, даже весело, с озорной и беспечной улыбкой на губах. Скоро на этом же месте появилась немецкая овчарка, еще молодая, с длинным поводком, который держал прапорщик, лет сорока пяти, в темно-зеленой полевой форме, темноволосый. Собака вбежала в белый от мха сосновый бор и далее — на открытый берег реки, прапорщик отпустил поводок… Овчарка устремилась вперед — за удирающим вдоль воды солдатом. Постепенно настигла его — и наконец прыгнула, нанося удар передними лапами по лопаткам упорного беглеца. Тот упал вперед, на прибрежную гальку, лицом вниз, закрывая голову длинными рукавами бушлата. Собака тут же села сверху, на спину побежденного, и лаем приветствовала медленно подходящего хозяина.

…Григорий Гараев открыл глаза, посмотрел на ручные часы — было пять пятьдесят восемь. Вот уже полтора года он просыпался на втором ярусе армейской кровати ровно за две минуты до подъема. В казарме стоял глубокий рассветный сон. «Что за прапорщик? — подумал он, вспоминая свое сновидение. — Не помню такого…»

— Рота, подъем! — прозвучала команда дежурного по роте сержанта.

Воины со второго яруса начали одеваться так быстро, будто сразу прыгали оттуда в сапоги. Впрочем, некоторые могли это продемонстрировать, если заранее натягивали брюки под одеялом, а портянки необходимым для этого образом наворачивали на голенища сапог.

— Форма номер три, в строй становись, — усталым голосом проговорил, видимо, не выспавшийся сержант.

Солдаты двух взводов с красными погонами и золотистыми буквами «ВВ» построились в две шеренги посреди спального помещения. Третий взвод роты был в карауле. Построились без пилоток и ремней. Через десять секунд из коридора раздались твердые, ритмичные шаги. В дверях появился Белоглазов, ставший к этому времени прапорщиком, с походкой беременной женщины, хотя живота еще не просматривалось.

— Рядовые Соколов и Бурмантов — на полы! — приказал сержант Семченко.

— А почему Бурмантов? — спросил, будто удивляясь и возражая, человек с белыми ресницами и говорящей фамилией. — Вместо него — рядовой Гараев.

— Рядовой Гараев вчера мыл, — ответил ответственному по роте офицеру дежурный сержант.

— И позавчера, — добавил из строя сам Григорий.

— А тебе кто слово давал? — остановился прапорщик напротив него, заложив большой палец правой руки за кожаный офицерский ремень. Показал здоровые белые зубки. — Ты будешь мыть полы до самого дембеля, каждый день.

Прапорщик держался спокойно, с почти незаметным чувством превосходства над рядовым ровесником.

— Я не буду мыть полы до дембеля, — ответил Гараев, глядя в ненавистные белые глаза, — я даже сегодня мыть не буду…

В канцелярии роты сидели новый командир, назначенный на эту должность два месяца назад, старший лейтенант Федоров, его помощник по политической части — старший лейтенант Рудный, командир взвода лейтенант Добрынин, прапорщик Белоглазов и капитан Покрышкин, начальник штаба батальона, бывавший в роте не чаще одного раза в месяц. Удивительно, но этот раз пришелся на сегодняшний день.

— Ты отказываешься выполнять приказ ответственного по роте офицера? — спросил, медленно и надменно поднимая узкую голову, Федоров.

Два его черных зрачка насмешливо наблюдали за солдатом сквозь раскосые прорези глаз.

«Помесь какая-то, — подумал Гараев о происхождении офицера, стоя перед командирами навытяжку, — два месяца как ротный, а ходит будто генерал…»

— Я мою полы каждый день, — ответил он, — хотя уже далеко не молодой солдат…

— Ты будешь мыть их до смерти, понял? — развернулся к нему от окна Добрынин, — Или сгниешь в посудомойке…

Гараев заметил: улыбка Белоглазова стала откровенней, поза свободней — да, он, бывший сержант, принят в офицерский круг.

— Объясни, почему ты отказываешься мыть полы? — тихо произнес Рудный. — Ты же знаешь — это обязанность каждого солдата.

— Да, каждого, но почему-то одни моют, а другие продают мясо с кухни, держат солдат голодными и пьют водку. Я не хочу служить в этой роте!

— Это кто — продает мясо и пьет водку? — казалось, искренне удивился начальник штаба, вальяжный субъект, который более всего в жизни любил баб, бани и охоту со снайперской винтовкой. Рассказывали…

— Я думаю, об этом лучше знает прапорщик Белоглазов.

— Что? — возмущенно заозирался тот. — Чего он несет, этот недоносок?

— О чем тут разговаривать, — перебил его начальник штаба. — Вызываем двух автоматчиков — и в штаб части, за отказ выполнять приказ командира.

— Отправляйте, — сказал Гараев и сжал губы на побледневшем лице.

— Он еще не знает, что дисбат — это ад по сравнению с нашей ротой, — злобно добавил Федоров.

— С нашей бесценной, золотой ротой! — вставил прапорщик, продолжая глуповато озираться.

Григорий почему-то вспомнил, что у Белоглазова всего семь классов образования. «Откуда тебе знать значение этого фразеологизма», — усмехнулся он про себя. При этом чувствовал, как в голове появляется напряжение, которое натягивается, будто стальной трос, готовый вот-вот разорваться на две половины. Гараев не смотрел на старшего лейтенанта Рудного, но боковым зрением отметил, что замполит разглядывает свои богатырские руки, лежащие на столе, будто давая понять, что ничем помочь ему уже не сможет.

— Иди вон, — закончил разговор капитан Покрышкин, однофамилец известного аса Второй мировой войны.

Со стороны коридора послышались знакомые шаги. И прапорщик Белоглазов снова остановился напротив него, заложив большой палец за офицерский ремень.

— Ты стукач, дятел, — показал он свои мелкие зубы, — но я сделаю так, что весь батальон будет знать об этом. Иди в каптерку.

Гараев медленно прошел мимо прапорщика, по уже пустому коридору и вышел на высокое крыльцо казармы: ноябрьское утро начинало сиять синим первородным снегом. Через угол плаца, в сторону гаража, в пристройке которого находилась каптерка, шел командир роты — всегда щеголеватый, даже в мороз — в тонкой шинели. Григорий двинулся за ним.