Юрий Асланьян - Последний побег

В июле Уланов, младший сержант, командир третьего отделения взвода, заполучил десять суток гауптвахты за пререкания с командиром батальона — и в августе, когда Гараев ушел в вооруженный побег, находился в штабе части, отбывая урок. А через месяц его назначили заместителем командира взвода. Все это вспоминал сейчас Григорий, пересекая на лыжах знакомые места. Он вспомнил, что фамилия осужденного Старков, что он был на сенокосе бригадиром — «бугром», пользовался авторитетом по обе стороны забора. А Уланов доверял ему так, что даже давал пострелять в лесу из автомата. Потом к Старкову приехала жена, которая осталась в поселке, чтобы жить рядом с ним. И однажды Гараев видел супругов на сцене местного клуба: он танцевал вприсядку, а она кружилась вокруг него с цветным платочком в руке.

Обед в тот летний день был длинным и сытным. Поставив автомат между колен, Гараев с детской тревожностью наблюдал, как несколько зэков веревкой стягивали ноги беспомощного жеребенка. Потом они повалили его на землю и высокий, похожий на араба осужденный, став на колени, зажал двумя руками дергающуюся, визжащую голову жеребенка и резко задрал ее вверх, к хребту. В солнечном воздухе сверкнуло широкое лезвие косы — и она легко прошлась по потной, пульсирующей, атласной шее животного, вскрыв ее до самой глотки — и только кровь хлынула на зеленую траву…

Вскоре и Гараев сидел в широком плотном кругу осужденных, будто молившихся громадной сковородке с жареным мясом и картошкой. Так бывает, так, видимо, заведено в этом параллельном мире… Обтерев ложку травой, он положил ее к сковородке и пошел туда, где стоял большой алюминиевый бидон с водой: там толпились заключенные, передавая друг другу единственный ковш. Григорий увидел, что чуть в стороне, повернувшись к остальным сгорбленной спиной, стоит осужденный в куртке с черным капюшоном и пьет из кружки. Он подошел к нему, когда тот сделал последний глоток, и щелчком пальцев попросил посуду. Голова зэка, торчавшая на согнутой вперед шее, развернулась — испуганно: из-под накомарника, поднятого ко лбу, на него глянули черные забитые глаза. Он что-то промычал, видимо, отказывая, и торопливо отвернулся. И тут кто-то взял Григория за локоть.

— Иди сюда, — сказал ему высокий большеглазый зэк, похожий на араба, — с ним нельзя пить из одной посуды — он пидар… Понимаешь?

И он пошел в сторону, туда, где стояли косы. Другой зэк передал Григорию ковш с водой… Египет, черт возьми! Потом, когда у осужденных был перекур, Григорий подсел к «арабу» на бревно.

Борис, как и другие на сенокосе, носил на голове белую, фабричной вязки шапочку и работал в белой нательной рубахе. У него были яркие ровные зубы и птичий нос, узкая талия и широкие плечи. Поэтому Григорий не упал, когда узнал, что Борис — учитель физкультуры. Печать этой культуры на нем была. Удивительно, что учитель.

— А за что сидишь?

— За браконьерство, — ответил Борис. Он не таился, не торопился и не медлил с ответом. Бывает, артист хороший, но это тоже интересно.

— И охота сюда из-за охоты попадать?

— Как тебе сказать, солдат… Эта статья за охоту, за незаконную охоту. А на самом деле — за страсть, за азарт. Я уже просто не могу жить без этого…

— Чтобы не убивать?

Борис повернул к нему лицо с выражением демонстративного удивления. И даже некоторой неприязни.

— Вот выйду на свободу — и снова пойду в лес, на лосей, без лицензии… Ты тоже здесь не с сачком для бабочек ходишь…

— Ты первый раз? — прервал Григорий затянувшуюся паузу.

— Второй…

— И третьим рискнешь?

— Рискну, — ответил Борис и достал из сапога точильный камень. Это Гараеву было непонятно.

Он любил бегать на лыжах. Морозный скрип под лыжами, жесткий, летящий с веток снег, почти бесшумная скорость… Семь километров вокруг зоны лесоповала он мог пройти быстро, но сегодня он не торопился — куда торопиться? Поэтому, когда пришел, дело уже шло к съему. Воздух быстро темнел. Оказалось, он так долго ходил, что по времени осужденные уже должны были стоять у машин — но они не стояли. Не было слышно и визга пил. Уланов курил у кабины и глядел на дорогу, ведущую в лес.

— Гараев, оставь автомат в балке и возьми рацию, — крикнул он, развернувшись винтом на месте, — пойдешь в лес и скажешь, чтобы сейчас же шли к машине!

Дорога шла под уклон — и Гараев почти бежал по ней. Он рад был выполнить приказ Уланова. И вскоре выскочил к большому заснеженному пространству, в центре которого стояли три балка. Никого не увидел. Встревоженный, он замедлил шаг — вокруг висела тишина, на тонкой нитке… Куда все делись? Гараев подошел ближе '— в маленьком окошке одного из балков горел свет. Он подошел к дверям и прислушался. Когда Григорий тихонько рванул дверь на себя, оттуда дохнуло паром, теплом, табаком — тем непередаваемым запахом зоны, который всегда можно узнать — даже в вагоне электрички, когда рядом окажется человек в фуфайке и сапогах. Вся бригада — человек двадцать — сидела тут, кто на чем, вдоль стен, вокруг железной печки, огонь которой освещал балок из открытой дверцы. И тут же лежали и висели, видимо, сырые насквозь портянки и штаны. Гараев сам не понимал, насколько из него сделали солдата внутренних войск.

— Почему не идем? Давайте вставать — машина ждет! Расселись.

Но никто не ответил ему. Кто-то поднял голову, кто-то нет. И вдруг он понял, что лица осужденных были не просто усталыми — они были злыми, и не только, видимо, от усталости. А что надо этому солдату с маленькой рацией на боку?

— Тебе бы здесь посидеть, по пояс в снегу, — тихо сказал из угла низкий голос. Но Гараева обрадовал он — мирный, будто гражданский. Он сразу было хотел ответить ему, но не успел.

— Шел бы ты отсюда, старшой! — прохрипело другое горло.

— Дергай, щенок! — поддержали его.

— Мент вонючий!

И вдруг темнота зашевелилась, как зверь в норе, — все разом начали кричать. Ошеломленный Гараев не слышал слов, а лишь видел, что все вскинули головы, смотрят на него и не закрывают рты, полные злобы. Он стоял у дверей и молчал, засунув руки в худые карманы полушубка, словно в щель между страхом и достоинством. И стихло так же резко, как и началось. Потому что сидевший у печки осужденный приподнял ладонь. «Хватит», — сказал он. И Гараев узнал в этом будто углем нарисованном зэке учителя. Он сидел в расстегнутом ватнике, чуть наклонившись вперед бритой головой. Григорий выдержал секунды три и вышел — плечом вперед.

Он медленно поднимался вверх по рыхлому, влекущему вниз снегу дороги. Темно, очень темно было вокруг. И холодно. Показалось, если в казарме его хотели бы убить, то в камере убили бы точно. Он шел один, почти с закрытыми горячими глазами, совсем забыв про время и рацию. Поэтому Уланов чуть не сбил его с ног, когда он подошел к нему, стоящему у борта машины, резкому и натянутому, каке похмелья. Нет, с похмелья он будет завтра — понял Григорий, разглядев рядом с ним свиную кожу белоглазовского лица с поплавками нетрезвых глаз. Понятно, зачем они отправили его на круг…