Юрий Асланьян - Последний побег

— Они сейчас придут, — ответил он начальнику.

А после ужина, символического ритуала, началась культурная программа — в большом и холодном сарае из бруса, который офицеры храбро называли солдатским клубом. Фильмы демонстрировались с частотой кинофестивалей, то есть примерно раз в год. Только сидеть можно было в бушлатах. Гараев в тот день, каки другие, впервые смотрел «Белорусский вокзал» — цветную ленту о фронтовиках. И все воины с тоскливым интересом разглядывали кадры из гражданской жизни благородного поколения отцов. Особенно роте понравилось то место, где добрый пожилой сердечник вспоминает армию — дескать, как хорошо там было: скажут — налево, прикажут — направо, и думать ни о чем не надо, и вот бы обратно — в армию! В этом месте зал расхохотался.

А после кино, когда включили свет, у входа из клуба не разошлись двое: сержант Чернышов с улыбкой бросил что-то в ответ на реплику Сомова. И тот без паузы и заминки нанес ему мощный удар по груди — правой рукой. Сержант покачнулся, но перешел с пяток на носки и схватил собачника обеими руками за горло.

Солдаты остановились, расступившись кругом, и молча наблюдали за схваткой: это слово — «падла!», которое успел прохрипеть собачник, подействовало на Чернышова самым мрачным образом — он медленно сдавливал широкое горло ефрейтора… Ноги собачника начали подкашиваться, а голова побагровела, как налитый кровью пузырь. Ефрейтор уже почти не дергался и многим стало страшно за исход драки.

Но никто не сходил с места. И вдруг Гараев увидел, как из толпы выскочил Уланов и, прыгнув, схватил чернышов-ские руки сзади, пытаясь отжать их на себя. «Уйди-и!», — заорал Чернышов, — и отпустил горло собачника, который покачнулся и начал сползать на пол, как мешок — он был, видимо, в шоке. Чернышов оттолкнул Уланова и пошел к дверям.

Накануне вечером взвод был переведен из общей спальни в класс по огневой подготовке. «Молодежь» быстро и согласно перенесла туда двухярусные кровати, потому что в тесном помещении, обогреваемом двумя голландскими печами, холод не казался таким бесконечным — можно было надышать. А печи такие стояли по всей казарме, но согревали они только в одном случае и одно место — если его очень сильно прижать. Именно этим и занимались воины в свободные минуты, кольцами облепив круглые колонны, подсовывая под ягодицы замерзшие ладони рук.

После вечерней поверки взвод бегом направился в свой отдельный угол, в свое теплое логово. «Молодые» постовые сто лет мечтали об этой ночи — чтоб с десяти до шести, чтоб не на вышке, похожей на белый полюс, а в постели. Григорий быстро залез на свое место — и уже через десять минут он спал с мокрыми от воспоминаний глазами. Но проспал он недолго.

Его разбудили крики, стуки и топот тяжелых ног. В классе по огневой подготовке горел свет — тусклый и болезненный. Вокруг шевелились синие суконные одеяла, из-под которых местами уже торчали босые ноги. Молодые воины, кряхтя и вздыхая, начали спрыгивать на холодный пол.

— Пошевеливайтесь! — раздался крик Белоглазова. Посреди помещения стоял сержант Уланов — без поясного ремня, руки в карманах брюк. В дверях появился Пермяков, за ним деловой инспекторской походкой вошли ефрейтор Сомов и старший сержант Джумахмедов.

— Стройся! — скомандовал Белоглазов. — Брюки можно не надевать — и так сойдет, поговорим без них…

Испуганные и разозленные солдаты становились в две шеренги, тесня друг друга, прижимая задних к стойкам кроватей — в сапогах, в белых кальсонах и накинутых на плечи незастегнутых формах.

В строю стояли около двадцати человек — только те, что прослужили меньше года. Они только искоса, как бы случайно, позволяли себе бросить на пришедших осторожные взгляды. О, они еще хорошо помнили свой первый день в армии, когда в бане их били с размаху тазиками по голым задницам, по нежным розовым ягодицам. Поколение Гараева уже называли не «молодыми», а «шнурками». Во взвод пришли помоложе, на полгода — человек восемь… Гараев не смотрел на Уланова потому, что сразу решил отвернуться от него — все они горбатые.

— И кто туту нас хорошо жить начал? — негромко спросил замкомвзвода резковатым, осевшим голосом. Он медленно прошел, разглядывая хмурые лица, к правому флангу шеренги и, развернувшись кругом, остановился. Если б он был один… Солдаты в строю тихо вздыхали и подрагивали от холода и страха: кого они будут? Или всех?

— У них от хорошей жизни, говорят, яйца пухнут, — сказал не бросавший слов на ветер Сомов. Он резко оголил свои мелкие белые зубы, он знал, что делал.

Уланов снова двинулся вдоль шеренги. И чем ближе он подходил к Учителю, тем все становилось яснее и хуже. Он остановился — и экскаваторная джумаевская челюсть отвисла на уровне узких якутских глаз… Джумахмедов улыбнулся, заметив, как, обороняясь, дернулась худая рука.

— О-о-о! — взвыл Учитель, заполучив подлый удар коленом — в пах, и медленно начал оседать, будто сползая спиной по воздуху. Когда он уткнулся лицом в колени, раздался короткий звук — хлесть! — и большая голова Носатого мотнулась на правое плечо — от точного улановского кулака. И налилась оскорбленной кровью. Следом переломились два человека от удара в поддых.

Сержант повернулся, сделал два шага — и наткнулся на сжатые губы и взгляд, отстраненно устремленный под прямым углом в белую стену. Но боковым зрением Гараев видел: он остановился, похоже, соображая, в чем дело, и покачнулся — все-таки он был залит водкой под самое горлышко. Григорий продолжал изучать известковую бездну — и уже не было ни испуга, ни досады на его лице. Одна усталость. Вот в первом взводе так гоняли за Механошина — отжиманием от пола — что все сначала краснели, а потом плакали, все… А Механошина заставляли считать. Бояться уже нечего.

Прерывисто, тяжело дыша, поднялся с корточек Учитель. Но старослужащие ждали продолжения. Похоже было, что о Гараеве речь тоже шла — Джумахмедов смотрел на него.

— Дай и этому, Саша! — выкрикнул ефрейтор Сомов, небрежно заложив большие пальцы рук за кожаный ремень, медная бляха которого свисала до паха. И кивнул головой Белоглазову — дескать, поддержи товарища. Но командир гараевского отделения не совсем потерял память — он понимал, что второй раз ему залетать не резон, поскольку дисбаты все-таки есть.

— Сам справится! — ответил он, прикрыв свои крысиные глазки. И Джумахмедов, взяв из рук Пермякова спички, начал прикуривать потухшую папироску — да ему собственно все равно, ведь дело-то сделано…

«Дело сделано, подставили дурака и повязали, — подумал невесело Григорий, — они добились своего. Дело сделано! Эх, Уланов, Уланов… Одним козлом в команде стало больше. Да что мне переживать? Пошли они все…»