Нина Халикова - Желания требуют жертв

— Хорошая погода, — глядя на льняной вихрастый затылок, сказала Ася светским сухим тоном недовольной женщины. Он ловко повернулся к ней лицом, поднялся на локте и заулыбался совсем по-мальчишески открыто. Она посмотрела на его согнутую руку, которая вот уже несколько дней и ночей принадлежит ей, и только ей, и с плохо скрываемым отчаянием подумала о том, как скоро эта самая рука примется ласкать другую женщину, а она, Ася, останется позади. В её глазах вспыхнули злые искры.

— Асенька, ты, правда, хочешь поговорить о погоде?

От нараставшего внутреннего напряжения, она издала слабый нервный смешок, кривая ухмылка пробежала по её припухшим губам. Он внимательно посмотрел на неё, сощурив озабоченные и преданные глаза.

— У тебя красивый ровный загар, твоя жена останется довольна. Или это недозволенная тема?

Зачем, ну зачем она упомянула вслух другую женщину, его жену, какой чёрт в неё вселился и тянул за язык? Конечно, это верх глупости. Почему ей вдруг захотелось выглядеть в его глазах циничной? Ася почувствовала, что за этим вызовом, за этим фальшивым цинизмом она пытается спрятать свои приступы внутренней паники и ревности…

…Бежевое зеркальное солнце теперь обошло отель и расположилось с другой его стороны. Разогретый за день балкон покрылся мягкой тенью. Снаружи доносились голоса и смех толпы отдыхающих, там с утра до вечера происходило счастливое опьянение, забвение благоразумия, наслаждение каждым днем, свойственное многим прибрежным южным городам. Даже старики, отбросив сросшуюся с ними угрюмость и благопристойное занудство, как лягушачью кожу, здесь позволяли себе лишнего, даже свежеиспеченные богатеи умели ненадолго забыть о барышах и воспользовались простотой южных нравов.

Разморённая дневным солнцем, Ася лежала на широкой подвенечно-белой кровати, раскидав руки в разные стороны, и смотрела на свет божий через раздвинутую дверь балкона. С прикроватной тумбочки до неё долетал аромат мимозы. Старательно на все голоса стрекотал многоголосый хор сверчков. На маленьком балконном столике в стеклянной вазочке стояли какие-то разноцветные фрукты, над ними небольшим роем вились осы, и далее сквозь лёгкую ткань занавески, покачивающуюся от слабого ветра, празднично зеленело море.

Ася вновь подумала о возвращении в прежнюю полнозвучную, как ей раньше казалось, жизнь и загрустила оттого, что в отсутствии его льняных волос на соседней подушке всё это полнозвучие выглядело бы теперь до крайности нелепым и бессмысленным. Она не хотела об этом рассуждать сейчас, но какой-то задней, туманной извилистой мыслью всё-таки подумала о расставании. Хотелось захлюпать носом, похныкать, пожаловаться. Интересно, а что он будет делать после этого странного отпуска, который вот-вот закончится? Предложит ли ей попытаться быть вместе, или они банально расстанутся и он больше никогда не будет ей принадлежать целиком? Он как ни в чём ни бывало вернётся в свою семью, к любящей жене, чтобы потом навещать её, Асю, от случая к случаю? Нет-нет, этого не может быть, она слишком хороша для подобной участи, она не заслуживает такой безликой, пошлой предсказуемости. В глазах Аси стояли слёзы, в лице промелькнула боль, образовав неприглядные крохотные складочки вокруг рта. Всё мгновенно представилось в мрачном свете. Сейчас, когда он был рядом на расстоянии вытянутой руки, расставание казалось невозможным, немыслимым, кощунственным и даже несправедливым по отношению к ней. Как же это так получилось, что она, Ася Петровская, позволила сбить себя с ног урагану, прилетевшему неведомо откуда… из захолустной Алексеевки?

— Что ты будешь делать, когда мы вернёмся? — она зачем-то спросила, посмотрев на него в упор взглядом хищной птицы, — Станешь так же обнимать свою жену?

— Ася, женщина с претензиями выглядит до тошноты банально.

— Я не люблю тебя, — с дурацкой гордостью зачем-то соврала Ася, толком и не поняв зачем. Возможно, ей безотчётно захотелось разозлить Евгения, уколоть его любым способом, вывести из равновесия, сделать ему больно или просто спровоцировать его на какой-нибудь неприятный, но необходимый откровенный разговор между мужчиной и женщиной, проще сказать, ей хотелось выяснить отношения.

— Это не страшно, это женщине можно простить, — сказал Евгений, откупоривая штопором очередную запотевшую бутылку.

— А чего простить нельзя?

— Простить можно почти всё, — он хотел быть любезно равнодушным, но Ася видела по его усилиям задушить бутылку белого вина, что он не так спокоен, как хочет казаться.

— Что значит «почти»? Договаривай, уж если начал.

— Асенька, женщину нельзя простить, если она совершила один-единственный страшный грех. А именно: взяла и растолстела, подурнела, стала непривлекательной. Трудно отыскать такого змея, у которого возникнет отчаянное желание искушать расплывшуюся Еву. Вот это-то как раз мужчине или змею, не важно кому, понять и простить сложно, всё остальное с большими или меньшими переживаниями или потерями, но всё-таки прощается.

От этого странного, не вполне нормального, но довольно откровенного ответа Ася почувствовала неприятное головокружение в сочетании с лёгкой неприязнью к этому мужчине. Она прекрасно понимала, что крутящийся у неё в голове волчок противоположных мыслей соткёт плотную канву отношений, настолько плотную, что распутать, распустить, переделать узор будет невозможно. Её мысли, снова и снова путались, она не поняла, сколько правды в его словах, а сколько цинизма, было ли это дурной мужланской шуткой, или он только что пожаловался ей на свою жену? А что если это и есть тот самый неприятный разговор, на который она только что так откровенно напрашивалась?

Однако Ася сразу заметно успокоилась, как и полагается любой подозрительной женщине, после нелестных отзывов о мнимой сопернице. Ревность её как будто поутихла, но продолжать далее эту тему она не осмелилась, не хватило духу. Вновь начались нескончаемые объятия. Очень скоро сквозь окно закраснел очередной закат, их совместный закат. С каждым днём проведённым вместе, с каждым новым разом его поцелуи делались ещё слаще и нежнее, и как-то привычнее. Его губы, его дыхание пахли мёдом, и как будто лимоном. Евгений гладил её обожжённую дневным солнцем спину, мягко и бережно, едва касаясь кончиками пальцев. Комната быстро пропиталась нежностью. Ася Петровская вытянулась и забылась, наслаждаясь и вздрагивая от удовольствия, ей казалось, будто прежде она не знала других мужских объятий. Она почувствовала себя юной сабинянкой, без памяти влюбившейся в своего необузданного, безжалостного, дикого, вероломного варвара-похитителя, — сабинянкой, влюбившейся ненасытно трудной любовью. А вся эта радуга, калейдоскоп, физическое кружение взвихрённых чувств, все эти проделки ангела или дьявола или естественное течение банальной жизни слишком скоро обернутся для неё чем-то ужасным. Она даже не пыталась понять, чем именно. Всё это будет позже, потом. А сейчас, сейчас она пребывала в блаженстве, и ей было даже не жаль своих принципов, полнокровных основ, которые она променяла на все эти сине-зелёные вечера, на нежно-розовые утренние пробуждения в их любовном пристанище, на бессонные ночи, делавшие их обессиленными к рассвету. Сейчас ей было удивительно хорошо, именно так, как он и обещал, однако неумолимо приближался час отъезда…