Богуслав Когут - Калина

Мать думает, что я буду спасать его любыми способами, благо он мой брат, мы оба ее сыновья, и я был бы подлецом, если бы выдал брата, а ведь она, мать, родила и воспитала не подлеца. Это также понятно. Ты, наконец, думаешь, что я буду защищать его по тем самым причинам, по которым я, по мнению Магды, должен бы был отдать его под суд, мол, хочу компенсировать, загладить невольно нанесенную ему обиду — женитьбу на Магде, хочу доказать, что я не такой подлый, бесчеловечный, лишенный братских чувств, непорядочный или как там еще, что я хочу, по твоему мнению, не перебивай меня, Бартек…

— К сожалению, перебью.

— В чем дело?

— Может быть, вы с Чеславом пойдете к себе закончить свои нудные философские рассуждения, а мы с Петером тут потолкуем?

Они вышли, и Чеслав спросил:

— А они не смоются вместе?

— Нет. Я уверен, Бартек не настолько глуп. Итак, ты считаешь, что я, обеляя себя в глазах своего брата — негодяя, подлеца, буду одновременно во вред партии прятать дезертира и врага, бандита, буду преступать закон, уж не говоря о долге, как ты считаешь и уже не только в нем, но и во мне видишь врага. И это мне также понятно, однако только тебе, ни матери, ни Магде и даже Бартеку, только тебе, как мне кажется, я могу сказать, что ты ошибаешься.

— Ну вот, видишь, — вздохнул с облегчением Чеслав, и на его лице появился легкий румянец.

— Что вижу?

— Как что? Отправишь его, отправим его, — поправился он, — к Смоляку.

— Я его отправлю к Петеру.

— Позволь!

— Не горячись.

— Это предательство!

— Легко же ты бросаешься словами.

— Как ты посмотришь в глаза партии?

— Это все пустые слова. Послушай. Если сейчас, накануне выборов, в момент напряженной борьбы, когда враг не брезгует ничем, ведь он не только беспощаден, но и ловок, если сейчас, накануне выборов, всплывет такое дело: «Брат секретаря в банде», как ты думаешь, поможет это нам или напротив?

— Но это чистейшая демагогия.

— Легко ты бросаешься словами.

— Если именно мы его предадим властям, то это не бросит никакой тени.

— Ошибаешься, брат, крепко ошибаешься. Переиначат. Одни скажут: «Его взяли в банде, но, чтобы не было шума, придумали фокус, якобы его выдали братья, идейные коммунисты, такие идейные, что рука не дрогнула покарать родного брата». Так скажут одни. Другие скажут: «Родного брата выдали. Таким ли людям стоять у власти?» Все это на пользу только врагу. Здесь надо все обдумать.

— Но ни органы безопасности, ни прокуратура не обязаны торопиться, можно предать это огласке, допустим, и после выборов.

— Невелика разница, а кроме того, сберечь тайну легче дома, чем в учреждении.

Мучительная тишина. Чеслав разглядывает свою затертую повязку, морщит лоб, покусывает губы, Кароль наблюдает за сменой чувств на его лице с досадой и раздражением.

— Кароль, брат, я… я… это не так понимаю. Это какая-то нерешительность, перестраховка, это…

— Разумеется, дело не только, скажем, в тактических соображениях. Речь идет также о человеке. И не о каком-нибудь. Нет, суть не в том, что это наш брат. Но я больше, чем вы все, вместе взятые, знаю ему цену, как человеку, являющему собой пример того, какой огромной и тяжелой ценой добывается наша революция. Не усмехайся, это не пустопорожний пафос, не бесплодное морализирование. В тебя стреляли, в меня стреляли. То промахнутся, то попадут. Врач, которого ты упоминал сам, десятки людей, десятки смертей, страдания — вот эти издержки. А эти издержки надо сокращать везде, где только удастся, и не по коммерческим, бухгалтерским соображениям, а гуманным. В данном случае…

— Это никакой не случай. Мудрено ты говоришь.

— Мне довольно трудно все это выразить, дело нелегкое, но именно то, что оно трудное, сложное и запутанное, вовсе не дает нам права решать его механически, не думая. Глаза партии — говоришь, верность, дисциплина. Означает ли это: быть шестеренкой, бездумным винтиком? Разве мы отвечаем исключительно за проведение генеральной линии партии? А не распространяется ли наша ответственность и на те частные вопросы, которые мы обязаны решать сами? Все это подтвердит лишь дальнейшая практика. Если окажется, что партия — всего-навсего машина, я не останусь в ней, прекрасно понимая, какие последствия влечет за собой такой поступок, но это, пожалуй, не будет дезертирством. Я не одарен способностью быть винтиком и в данном случае не смогу поступить подобно Пилату, как бы я ни был предан делу партии…

— Это все туманные речи, Кароль. Ты мне зубы не заговаривай. Я пытаюсь додуматься, что с тобой, и ничего не выходит. Но не допущу…

— Что, «через мой труп», что ли? Как и Петер. Вот и вся твоя премудрость.

— Я доложу Смоляку.

— Не доложишь.

— Ты мне рот не заткнешь.

— Заткну.

— Любопытно, как?

— Очень просто. Ну, скажем, так: к сожалению, мой младший брат поддался вражеской пропаганде, сеет слухи, якобы Бартек… и так далее, и кому именно сейчас больше поверят, мне или тебе?

— Это шантаж!

— То я демагог, то шантажист, ты весьма смело бросаешь оскорбления. А может быть, суть в том, что я прав, а ты нет, что натворить бед, окончательно уничтожить человека всегда успеется. Возможно, суть в том, что эта сложная история требует анализа, а разве сейчас, в горячке предвыборной кампании, на это есть время? Что, если суд, который мы сейчас вершим, окажется не столь уж справедливым… Сейчас я еду в глубинку, и ты поедешь. Мы едем не на крестины. Нас будут поджидать в засаде, ты это прекрасно знаешь, но не будем с тобой высчитывать, кого из нас дожидаются с большим нетерпением. А тебе кажется, что, если ты избавишься от одного конченого типа, который сам дается в руки, если ты от него избавишься, то этим упрочишь безопасность личную, товарищей, дела. Крайне наивные рассуждения. И ты еще думаешь, что, избавившись от него как от человека, избавишься от проблемы? Глубоко заблуждаешься, Чеслав.

— Что же ты предлагаешь?

— Я бы хотел, чтобы на мои решения не влияли сейчас никакие протесты и взбрыкивания.

— Ты хочешь меня отстранить?

— Нет, не хочу.

— А что же?

Кароль не ответил сразу. «Глаза партии». Разумеется. Они существуют, они будут смотреть, эти глаза партии, есть и будет также карающий меч партии. Можно от этого уклониться, можно. Но разве та часть памяти, та область сознания, которую называют совестью, лишь никому не нужный пережиток? А разве нет также сердца партии, ее разума? Нет, не может быть партии-машины, партии, сбрасывающей со счетов совесть; партии, отрицающей индивидуальный подход, нет и не может быть. Отовсюду слышится повторяемый на тысячи ладов вопрос: «Как ты мог укрывать врага народа?» Ответа на него не будет. Констатация, что понятие «враг народа» весьма неточное и не всегда применяется безошибочно, еще не ответ.