Богуслав Когут - Калина

Потом он обнаружил, что у этой порядочности по отношению к Блеску есть еще одна глубокая подоплека: опасение, ибо страхом этого не назовешь. Бартек не считал себя трусом, не был им в действительности, в этом трудно было усомниться.

— Ты мне очень нравишься, — сказала она на прощанье.

— Это хорошо, это тоже важно, понимаешь?

Блеск, к изумлению Бартека, не проявил особого интереса к результатам его миссии. Хмурый и сосредоточенный, сидел он над потрепанной и немилосердно исчерченной картой.

— Облава, — буркнул.

Очень плохое слово «облава», надо бы его заменить другим. В сознание Бартека оно особенно врезалось. Сколько раз он бывал объектом немецких облав, сам гонялся за уповцами. Теперь снова придется убегать… «Мог остаться, — подумал он, чуть ли не с отчаянием, — до маскаронов облава не доберется…»

— Откуда ты знаешь об этом?

— Не задавай детских вопросов.

Вопрос, конечно, глупый, президент Блеск не совсем одинок, у него кое-где есть свои люди, иначе давно бы влип.

— Сменишь место расположения?

— Разумеется.

Бесконечные, до удушья, минуты, нелепый скрип сосен, где-то верещит сойка.

— Слушай, ты на меня не рассчитывай.

— М-м-да?

— Я не буду стрелять в…

— Своих?

— Не буду. Хватит и того, что на тебя работает моя, как ты выражаешься, легенда.

— М-м-да?

— Можешь меня оставить тут, можешь взять с собой…

— Возьму. А в случае чего ты меня сзади в затылок? Может, тебя подослали.

Они долго смотрят друг на друга в упор и вместе с тем издалека.

— Ты думаешь? А ты бы поступил так?

Блеск опускает глаза.

— Ладно.

В газик запряжены лошади. Не потому, что нет горючего или мотор сдал, теперь надо потихоньку выскользнуть из окружения, газик в лесу тарахтит слишком громко. Блеск знает, как поступать в таких случаях.

— Ты где кончал офицерские курсы?

— В Ошмяньских лесах.

Бартек лежат в газике и дремлет. Из-под полуопущенных век он видит ветвистую кровлю леса, с просветами неба, вещь очень знакомая, глубоко запечатленная в памяти, небо, просвечивающее сквозь ветвистый свод, партизанское небо, что за ерунда, жук-могильщик, перевернутый на спину, видит то же самое. Куда ближе дом с маскаронами, какой-то кретин наляпал их там ни к селу, ни к городу, но это мировой домик, можно было бы остаться, надо было бы остаться, «облава» — гнусное слово, обтекаемое, а внутри яд, бывают такие грибы, обманчивые с виду. Газик подбрасывает на корнях и ухабах, как обыкновенную телегу, не слышно скрипа сосен, скрипят только рессоры газика, больше ничего, остаются только глаза, усталые, пугающиеся отблесков неба, блеск неба, не отсюда ли он взял свою кличку, блеклая, какая-то бесцветная листва осины, все дрожит, как бы бодрясь, скрывает свою безликость, у осин тоже свой гонор; удивительно, даже у любой ошибки природы бывают свои необоснованные претензии; еще глоток можжевеловой, экспроприированной в какой-то винокурне, средство против пассивности, ожидания; пусть Блеск беспокоится, черт бы его побрал, лучше всего проспать облаву, но кто-то не дает уснуть, это Магда склоняется низко над ним, стонет, как сосны на ветру: «Болек, Болек, это я, это я, ты не оставишь меня здесь?» — «Где здесь?» — «За пределами памяти». — «Какие еще пределы, оставь меня, Магда, отвяжись наконец, у тебя нет дома с маскаронами, ты опасный человек, а скорее всего, тебя вообще нет, отстань…»

Выстрелы. Он никогда не просыпался от них. Настоящая перестрелка. Значит, не удался маневр Блеску, жаль.

— Перерезали дорогу, — сказал кто-то хмуро. Это Рысь, заместитель Блеска, редкий увалень. Глаза ребенка, беспомощные и грустные. Но Бартек знает, чего он стоит, хотя и не видал его в деле. Это самый матерый «факельщик», он убивает и поджигает, не дрогнув.

— Где Блеск?

— Там.

Рысь идет первым, перестрелка то стихает, то разгорается снова, кажется далекой, но только кажется. Бартек хорошо знает это.

Квадраты полей, посреди них белая песчаная дорога ведет к следующему лесному массиву, до которого километров пять; Блеск опоздал на полтора часа, это ему может дорого обойтись, оказаться его последней ставкой. В поднявшихся хлебах, под прикрытием кустов, растущих на меже, а может быть, вдоль канав по каким-то невидимым дорогам осуществляется движение противника. Противник? Блеск спокоен, он вдоль опушки рассредоточивает отделение, видимо, намеревается отступить, правильно делает, здесь бой принимать нельзя, Блеск вполголоса отчитывает Рыся, у которого сейчас довольно комичный вид, стрельба беспорядочна, словно палкой по частоколу, и вдруг Блеск падает навзничь, пытается опереться на локоть, но это лишь предсмертная судорога, шальная пуля попала прямо в шею, словно стрелял лучший снайпер. «Вот тебе и королевство», — невольно думается Бартеку, он смотрит на Рыся, тот чешет в затылке, раскидывает умом, и Бартек едва удерживается от того, чтобы не расхохотаться.

Безмозглый Рысь не Блеск, а у того в открытых глазах действительно теперь что-то мерцает; тупица Рысь не сумеет вывести людей, это уже только вопрос времени. Облава удалась. «Облава» — гнусное слово. Они придут. Соберут уцелевших. Станут ли спрашивать, кто «президент», а кто «резидент». Нет, не станут спрашивать и будут правы.

Нет, не станут и будут правы.

Бартек Новак оказался у Блеска.

Нельзя спрятаться на дереве, сейчас уже нигде не спрячешься.

— Болван! — кричит Бартек Рысю, а сопляк ординарец благоговейно смотрит на Бартека испуганными глазами. — Болван! Прикрывай пулеметным огнем так, чтобы те подумали, будто у нас пулеметов вдвое больше, надо заставить их залечь в этой пшеничке. Ясно?

— Так точно, — бормочет Рысь и бежит влево, размахивает кулаком над головой пулеметчика. Пулемет смолкает, вот и весь результат, больше ничего не происходит.

Бартек медленно подходит.

— Убирайся, болван!

— Так точно, — бормочет Рысь.

А Бартек пулеметчику:

— Пол-ленты и бегом сто пятьдесят шагов вон туда, потом назад.

Парень понял, второй тоже. Через несколько минут вместо двух пулеметов покойного Блеска стреляли короткими очередями четыре, может, пять, так могло показаться противоположной стороне. Это немного подействовало. Но первого пулеметчика ранило в руку, и сразу замолчало полфронта. Тогда через дорогу по одному стали перебегать «те» и группироваться на небольшом, засеянном люпином поле почти на виду, но в выгодном положении для решающего броска.

Бартек лег за пулемет, минута раздумья, и по полю ударили короткие, не дающие поднять голову очереди. «Те» припали к земле. Еще одна стремительная перебежка, и огонь по полю с нового рубежа. Глаза заливает пот, сердце разбухает в груди. Водки. Нет водки. Есть только мучительная тишина над полем и клокотанье сердца в груди, в висках, есть предвечернее небо, слегка приплюснутое, подпираемое стонущим лесом, неподалеку открытые глаза Блеска, глаза без ненависти — со смертью кончается даже самая яростная ненависть, никакая любовь, никакое чувство и никакое дело не могут пересилить смерть. Нашел о чем думать именно сейчас, здесь. Да, в такой тишине надо о чем-то думать.