Мршавко Штапич - Плейлист волонтера [litres]

Мы спрашиваем мать и о способностях ребенка – ведь он остался на второй год в первом классе. Мать называет ребенка дураком и ругается (на пропавшего ребенка, серьезно!), что он не учил уроки. Наверное, он должен был учить уроки, лежа на своей собачьей подстилке!

Ну, положим, он и правда дурак, – однако это не объясняет, почему отчим еще пару часов спокойно колол дрова и только по возвращении домой сказал, что ребенок пропал. Версия «пропажи», собственно, основывается только на словах отчима, переданных нам. Больше – ничего в ее пользу. Ни единого свидетеля, никаких технических данных. Дед, который ехал вместе с отчимом и мальчиком, ушел домой пешком до пропажи пацана.

Итак, последнего, кто видел пропавшего живым, опросить нельзя. Что ж, мы к этому привыкли. Шура раскладывает карту, рядом с ней – руководитель ГО и ЧС района, который с этого момента и до конца поиска не отойдет от Шуры и карты.

Первые группы ушли работать на отклик, в ближайшие околки. Мы решаем тоже сделать крюк по лесам, чтобы получить представление о местности. После короткой прогулки, всего часа на 3, становится ясно, что леса тут – простейшие, прозрачные, состоящие исключительно из березы, без оврагов и вообще рельефа, без наваленной мертвой древесины, даже без просек. Леса ЛЕГКИЕ. И это – еще один плюс в пользу версии убийства.

Первый день отработан, я валюсь с ног после двух суток поисков и дороги. Но Шура, вопреки моим советам, спать не идет – и следующим утром она уже существо, которое ближе к духу, чем к человеку.

Жора и Соловьева тоже времени не теряют – им удается сделать нечто невероятное, достучаться едва ли не до министра МЧС России, и в районе объявляют режим чрезвычайной ситуации. Это позволяет стянуть к месту несколько рот МЧС и армии, а также федеральных спасателей, кинологов и вертушку (правда, Ми-8, обзор с которого такой, что искать объект меньше избы почти бесполезно).

Итак, утро, Шура слилась с картой и больше ни о чем думать не может, и тут начинают прибывать «КАМАЗы» с солдатами, полевыми кухнями, садится вертушка, приезжают в огромном количестве волонтеры – и весь этот бесконечный поток Шуре трудно организовать. Поэтому роту солдат я выстраиваю сам. Работа не из простых – хотя кажется, чего проще: поставить цепочку в 100 человек ровным фронтом с востока на запад. Но эта цепочка растянута на 500 метров, и в ней надо равномерно распределить офицеров и сержантов, чтобы те следили за строем, раздать рации и подробно проинструктировать, как сделать так, чтобы цепь не развалилась через минуту пути.

Приезжают «федеральные спасатели» из соседнего региона. Каждый из них обладает минимум тремя специальностями – типа альпинист, кинолог, дайвер. Их 6 или 7, и это отборные бойцы. Естественно, взглянув на Шуру, нашу коротышку, ползающую у карты, их старший начинает выпендриваться:

– Эта девочка – главная? Вы вообще гражданские, в зоне ЧС, вас тут и быть не должно. Мы должны возглавить штаб.

Я отвожу его в сторону:

– У вас сколько поисков было в этом году? А у нее – 50.

– Да какая разница… Какая-то девочка… А ты вообще кто?

– Какая разница, кто я. – И тоже перехожу на «ты»: – Хочешь руководить – доставай штабную карту. Или ты на поиск без карты приехал, профессионал?

Молчит. Я же знаю, что карты у него нет, потому что он из МЧС.

– Карту… и навигаторы давай, – добиваю.

Молчит. Надулся. Дядька из района, руководитель ГО и ЧС, подходит и говорит, кивая на меня:

– Он-то прав, смотри. Я руководитель ГО и ЧС по району. Я могу назначать руководителя поисковой операции. Вот она – Шура, знакомьтесь и работайте.

У Шуры ушло полчаса на то, чтобы спасатели влюбились в нее. Думаю, за эти полчаса они узнали о поисках с десяток новых фактов в духе: «А че, так можно было?» Дальше спасы безоговорочно будут работать там, где она скажет, отказываться возвращать навигаторы другим представителям отряда («отдадим только Шуре»), беречь место для нее в своей палатке и даже кормить ее, а приехавшие позже водолазы отработают в полтора раза больше положенной схемы – потому что «Шура просила».

Все эти суровые мужики быстро поняли, что имеют дело с нечеловечески выносливой и цепкой девочкой. Так часто бывало в отряде: скромные, неказистые, какие-то неподходящие на первый взгляд на роль лидера и руководителя люди быстро завоевывают уважение. Экстремальные ситуации (а поиски всегда таковы) вынуждают слушать умных и знающих – и Шура такова. Это сила и слабость наших людей – уметь подчиниться неформальным лидерам.

К полудню машина поиска работает. Мы ждем еще москвичей, с десяток которых Жора отправил самолетом. К вертушкам присоединяются какие-то дельтапланы, целых 3.

Шура справляется великолепно – сумела опросить отчима, повторно поговорила с матерью, собирает на совещания по несколько генералов МЧС и полиции, которые охотно прислушиваются и дают указания своим людям.

Расстраивают лишь бестолковые местные опера, которые только во второй половине второго дня дают опросить отчима. Этот узколобый парень настолько плох на банальном опросе, что я могу вслух кричать «убийца». У него ничего не сходится, всё сбивается в кучу, одна ложь прикрывает другую. Он не может оправдать ни расхождений во времени, ни своих же вчерашних показаний – как именно, почему именно, в какой именно момент ушел мальчик, в каком направлении…

А потом начинается форменный пиздец. На третий день в штаб приходит мать мальчика и просит оперов отдать книжки и вещи ребенка (менты брали их для следственных действий и кинологов). Говорит, что «книжки денег стоят». Следом заявляется отчим. На вопрос, чего он тут делает, отвечает, что принес конфетку и будет ждать мальчика, чтобы дать ему конфетку. При этом на сами поиски он как-то не рвется. Что это за поведение? А очень просто. Когда ты убил ребенка и у тебя психология улитки, ты таким образом думаешь, что скрываешь свой мотив, показываешь сопричастность делу, сочувствие (хотя ясно же, что НЕ УБЕЙ ты ребенка, ищи ты его по-настоящему, ты будешь в самом лесу круглосуточно – уж мы-то видели заинтересованных родителей, родных и приемных, на поисках), а заодно смотришь, куда ходят волонтеры, далеко ли от трупа; а мать ребенка, которая уже понимает, что его убили, но покрывает сожителя, теперь переключает внимание на домашнее хозяйство.

Вечером третьего дня я улетаю в Москву. Я убежден в убийстве на 90 %. Я уверен, что у нас нет шансов, но стараюсь эту свою уверенность не распространять. Шура тоже верит в убийство. Она работает не для того, чтобы найти мальчика (то есть она старается и ищет, но опыт подсказывает, что шансов нет), – у нее иная цель: она пользуется резонансным случаем, чтобы собрать боеспособный отряд в большом регионе. Детские поиски здорово привлекают внимание СМИ, властей, ведомств. Всё это помогает рассказать об отряде, найти спонсоров и докупить оборудование, чтобы дальше работать лучше, привлечь в поисковые отряды новых людей. Да, в этом случае есть элемент театра, который эксплуатирует горе. Это цинично – но правильно.