Катриона Иннес - Кэйтлин и Купидон

Когда я занимаю свое место в зале, то от волнения тереблю приглашение в конверте и играю с золотой цепочкой на шее в ожидании начала церемонии. Она будет происходить на самой сцене, а мы все сидим в партере и ждем. Как раз в тот момент, когда свет начинает гаснуть, кто-то опускает сиденье рядом со мной. Я бросаю туда взгляд. В тусклом свете я могу лишь разглядеть, что это мужчина – довольно высокий, с резко очерченной линией подбородка и растрепанными волосами. Он улыбается мне в темноте.

Клятвы молодоженов эхом разносятся по театру. Том в красном клетчатом костюме, его длинные волосы – собранные сзади в низкий «конский хвост» – выглядят блестящими и чистыми, как и черные «Конверсы» на его ногах. Элайджа в элегантном сером костюме с узкими брюками, к лацкану его пиджака приколот желтый цветок. Двое лысых мужчин, похожих на регбистов, помогают подняться на сцену пожилой даме, где та целует обоих молодоженов в щеки и берет микрофон.

– Я обычно читала это Элайдже, когда он был мальчиком, – говорит она залу, откашлявшись.

– «Плюшевый Кролик», – шепчет мужчина рядом со мной.

Это читали по меньшей мере на трех свадьбах, где я была. Но сегодня впервые я вслушиваюсь в слова, в их значение.

– «Это больно?» – спросил Кролик. «Иногда, – ответила Кожаная Лошадь, потому что она всегда была правдива. – Но когда ты настоящий, ты не прочь чувствовать боль», – медленно читает женщина в микрофон слегка дрожащим голосом.

Я перевожу взгляд на мужчину в соседнем кресле. Я думала, он досадовал на банальность, когда правильно угадал, что сейчас станут читать, но сейчас вижу, как он шевелит губами, повторяя слова, и на его лице играет мягкая улыбка.

– «А ты настоящая?» – спросил Кролик. И тут же пожалел о своих словах, потому что подумал, что Кожаная Лошадь лишь улыбнется в ответ. «Один человек превратил меня в Настоящую, – сказала она. – Это случилось очень много лет назад, но если однажды ты стал Настоящим, то не можешь снова превратиться в ненастоящего. Это навсегда».

Женщина отвешивает легкий поклон, пока зал ей хлопает – и Том с Элайджей выходят вперед. Слезы моментально наворачиваются мне на глаза – я чувствую, как они текут по лицу, и рада, что здесь темно. Я роюсь в сумочке в поисках салфеток, но, очевидно, забыла их положить. Я жалею, что не надела другое платье, потому что могла бы воспользоваться хотя бы рукавом, пока всхлипываю. И тут мне на колени шлепается пачка салфеток, брошенных кем-то. Я смотрю на мужчину рядом, а тот сосредоточенно глядит вперед, внимая заключительным словам регистраторши.

– Все нормально, – шепчет он одними губами, не сводя глаз со сцены.

Когда загорается свет и мы все начинаем шаркающей походкой медленно продвигаться к выходу из зала, я улыбаюсь ему:

– Спасибо вам за салфетки.

– Не волнуйтесь, я понимаю, что выступления могут растрогать. – У него акцент уроженца северо-восточной Англии и грубая щетина на подбородке. В одной руке он держит плоский квадратный пакет, обернутый серебристо-черной бумагой, а другой берет у официанта с подноса два бокала с шампанским и протягивает один мне.

– И что вы приготовили в подарок счастливой паре? – интересуюсь я, показывая на пакет.

– Пластинку «Металлики».

Я смеюсь:

– Нет нужды спрашивать, кто из молодоженов ваш знакомый, верно?

– Конечно. Элайджа, – отвечает он с невозмутимым видом. – А Том – мой приятель по университету, мы с ним вместе тусовались на рок-концертах.

– По вам не скажешь… – Я неопределенно взмахиваю рукой, указывая на его наряд: несмотря на щетину, мужчина невероятно элегантно выглядит, его костюм тщательно выглажен, а ботинки сияют.

Он откладывает пластинку и дает мне подержать свой бокал.

– Давайте я покажу, – говорит он, вытаскивая телефон и пролистывая назад фотографии. Я высматриваю на них его девушку или парня, но никого не вижу. И откладываю это на потом. – Вот.

Это нечеткое фото: картинка, переснятая со старой бумажной фотографии. На нем Том, его волосы длиннее и жирнее, чем я когда-либо видела, в носу огромное кольцо, как у быка. Рядом с ним мужчина с высоким неоново-зеленым ирокезом, на бритой голове торчат шипы из волос.

– О Боже, это вы?! – спрашиваю я, глядя на него, а затем снова на фотографию.

– Виновен по всем пунктам.

– Это невероятно! А правда, что такую прическу нужно закреплять яичным белком?

– Да, правда. Тогда от меня пахло не так хорошо. Хотя, вероятно, на концертах это меньше всего кого-то волновало.

– А это у вас что-то вроде пирсинга? – указываю я на его уши на снимке, в которых проделаны огромные дыры, и в каждую вставлено черное кольцо.

– Мои «тоннели»? Да, сейчас я об этом жалею, – он приподнимает прядь волос над ухом, показывая дыру в мочке.

– Боже мой, это когда-нибудь заживет?

– Никогда. Потому я и ношу длинные волосы.

– По крайней мере это работает, вы чем-то напоминаете Гарри Стайлза [21].

Он хватается за сердце так, будто в него выстрелили.

– Вы только что сказали бывшему рокеру-хулигану, что он похож на Гарри Стайлза? Вы меня убили.

Его глаза красивого карего цвета, как у лабрадора, а на руках нет колец – я отмечаю это, когда он протягивает мне ладонь для рукопожатия.

– Кстати, меня зовут Иан.

– Кэйтлин, – представляюсь я, встряхивая его руку. Его рукопожатие твердое.

Мы пробираемся в приемную зону, которая представляет собой огромный зал с окнами на главную площадь. Я смотрю на фонтаны – они не работают, потому что сейчас холодно, и слой инея лежит на окнах. Официанты снуют мимо с серебряными подносами, опасно балансирующими в их руках, и предлагают нам канапе. Иан ждет, пока я возьму первой.

– Я всегда голодная на таких мероприятиях, – сообщаю я, запихивая в рот волован. Щеки Иана раздулись от двух яиц, придав ему вид хомяка. Глядя на него, я чувствую, как что-то шевельнулось у меня внутри. Я собираюсь задать ему вопрос, когда к нам подходит женщина в желтом платье.

– Иан! – восклицает она, а ее маленький сын, обутый в мини-«Конверсы», обнимает его за ноги.

– Салли! О Боже, взгляни на себя! Когда ты избавилась от «дредов»? – ахает Иан.

– Сразу после второго ребенка, – лукаво улыбается она. – Я слишком долго за них цеплялась.

Она представляется мне, и они начинают вспоминать времена, когда им было чуть больше двадцати. Забавно слушать их истории, как однажды они оказались в гастрольном автобусе группы, потому что Том закрутил роман с барабанщиком, и проснулись в Глазго. Или когда у них закончились деньги на фестивале в Праге, и им пришлось обменивать свои вещи на еду.

– Вы скучаете по тем временам? – спрашиваю я.

Салли качает головой:

– Иногда, когда встаю в три часа ночи, потому что один из детей намочил кровать, а другой плачет, я думаю: «Господи, как бы я хотела прямо сейчас курить косяк вместе с Томом!» Но потом все снова успокаиваются, и я понимаю, что тогда было так хорошо, поскольку не могло продолжаться вечно. Всему свое время, понимаете? Мы должны были насладиться тем периодом.