Ян Козак - Святой Михал

Такую вот встречу с несколькими небольшими, но приятными сюрпризами и подготовили Вилем с Альбином депутату. Вилем только так его и называл — и гость действительно был депутатом, пока, правда, от соседнего избирательного округа. В Поречье его еще не знали.

Около пяти часов, начищенные, наглаженные, при полном параде, Вилем, Альбин и Касицкий собрались в помещении национального комитета. Посидели недолго за столом Вилема, где стояли рюмки для первого тоста за гостя и за успех дела, в без трех минут пять вышли на площадь. Они хотели встретить гостя сразу же, как только тот въедет в село. Это тоже входило в программу, продуманную и разработанную до мельчайших деталей. Для большего эффекта — чтобы у депутата создалось впечатление, что его приезд в Поречье подлинный праздник, — вместе с ними вышли его встречать четверо пионеров в белоснежных рубашках и красных галстуках: два мальчика и две девочки, которых выбрал Альбин. Им предстояло преподнести депутату букет сирени, как только он выйдет из машины и ступит на пореченскую землю. Сирень — гордость Альбина — лишь начинала цвести в школьном саду. Еще один букет предназначался кандидату в депутаты областного национального комитета — доярке из какого-то отдаленного кооператива. Она должна была приехать вместе с депутатом.

Сирень не понравилась Вилему — она еще не совсем распустилась и была, по его мнению, какого-то холодного, металлического оттенка. Но он понимал и Альбина — в других садах сирень еще не цвела. Самому Вилему по душе были более теплые и веселые тона. Поэтому он сорвал у забора одуванчик и воткнул его в петлицу пиджака.

Они ждали, спокойно оглядывая все вокруг. Площадь сверкала чистотой; еще вечером поречане разровняли граблями местами укатанный, местами разрытый машинами песок. От входа в школу до фасада «Венка» протянулся большой транспарант: «Приветствуем нашего кандидата!» Другой, призывающий: «Все на выборы!», украшал фронтон сельмага. В кабинете Альбина была масса всякой всячины, пригодной для таких случаев: цветная бумага, флажки, печатные воззвания, портреты, лозунги, часть которых в результате различных перемен устарела. Из них легко можно было составлять и клеить всевозможные новые лозунги; тем более что этим охотно занимались ученики на уроках труда, которые учитель мог по собственному усмотрению назначать на любое время, когда в этом возникала необходимость. Таким образом, в руках Альбина были сосредоточены, так сказать, все местные средства массовой коммуникации, и он искусно умел ими пользоваться.

— Мне кажется, ему должно понравиться, — сказал Альбин.

— По-моему, тоже, — отозвался Вилем.

Он посмотрел на башню костела. Механики уже не работали, и голуби прихорашивались в нише. «Черт возьми, жаль, что еще нет часов». Вот тогда была бы встреча! Ну ладно, и так хорошо», — подумал он.

Но гость не приезжал, и чем больше длилось ожидание, тем заметнее улетучивалось радостное настроение. Задержка депутата угрожала осуществлению их столь хорошо продуманного плана.

Встречающие нетерпеливо ходили взад и вперед возле комитета, мрачно курили, заходили в помещение, но тотчас же снова выбегали на площадь — депутат мог появиться каждую секунду. Дети, сперва стоявшие чинно, принялись подталкивать друг друга, шалить — им стало скучно, и Альбину приходилось то и дело одергивать их.

Они ждали уже около часа. За это время Вилем успел дважды сменить одуванчик в петлице, а Касицкий — сходить на хозяйственный двор, чтобы лишний раз проверить, все ли там в порядке. Альбин озабоченно глядел ему вслед.

— Что, если депутат приедет слишком поздно? — спросил он с тревогой.

Вилем задумался. Взвесив все обстоятельства, которые могли нарушить так хорошо подготовленную программу, он сказал:

— Да, досадно! Но единственное, что можно исключить или немного сократить, — это осмотр двора. Коровников и всякой скотины он, наверное, видал столько, что у него в голове все перемешалось. Хозяйственный двор не самое главное.

Он был расстроен, но не падал духом.

В это время у «Венка» остановился Густа — сегодня он дежурил. Несколько раз подходил он к комитету, обменивался двумя-тремя словами с ожидающими, снова уходил и каждый раз, оглядевшись кругом, не спеша направлялся к сельмагу. Там за прилавком, на котором можно было увидеть домашнюю утварь и мясо, почтовую бумагу и сладости, хлеб и ткани, стояла дочь Вилема — Луцка.

Густа останавливался неподалеку от витрины и глазел — в последние три дня тут был его наблюдательный пункт, — но одним наблюдением не ограничивался. По нескольку раз на дню он заходил в магазин и покупал всякую дребедень: то нитки, то гуталин, то принимался выбирать зубную щетку, хотя Луцка могла предложить ему щетки только одного образца. Он уже дважды спрашивал лезвия «Silver Gillette», хотя сам брился опасной бритвой и, знал, что таких лезвий здесь нет. Каждый раз Густа подолгу задерживался в магазине и был очень рад, если заведующая, пани Сайлерова, не старалась самолично обслужить его.

Сегодня Густа сперва зашел за булкой и паштетом. Теперь он стоял у витрины и прикидывал, что бы еще такое купить.

Народу в магазине было немного, и Луцка, стоя за прилавком, видела его. Она знала, что он смотрит на нее, но это вовсе не было ей неприятно. Густа был загорелый, крепкий парень, и ему очень шла форменная одежда. Впервые она приметила его, когда они всем селом приводили в порядок площадь.

Немного спустя Луцка увидела, что из калитки дома напротив вышла Милка. Та непременно появлялась на площади, как только Густа занимал свой наблюдательный пункт, и заводила с ним разговор.

Густа тоже заметил Милку.

В ту же минуту звякнул колокольчик, и из двери магазина вышла Луцка.

— Ну как, приехали уже? — спросила она.

— Еще нет, — ответил Густа. — Странно что-то, правда? Но наверное, приедут, все так готовились…

Он широко улыбнулся. И она ответила ему улыбкой.

У Луцки был тонкий прямой нос, широко расставленные глаза и выдававшиеся скулы. Но это вовсе не делало ее непривлекательной. В глазах Луцки словно бы отражался необыкновенный цвет ее волос — они отливали медью и так же сверкали. Но самым приметным в Луцке была ее складная крепкая фигурка. Поэтому Густу нисколько не трогало, когда злые языки из зависти называли ее «медяшкой».

— Луцка! — раздался из магазина голос пани Сайлеровой.

— Сейчас! — бросила Луцка. — Иду, иду!

Но она стояла до тех пор, пока Милка не вошла к себе в дом.

— Когда вы сегодня закрываете? — спросил Густа.

— На полчаса раньше. Из-за собрания, — сказала Луцка и снова улыбнулась.

Он смотрел, как она, плавно покачиваясь на длинных ногах, направилась к магазину. «До чего же хороша!» — думал он.