Ян Козак - Святой Михал

Колокольчик снова звякнул, и Густа с досадой побрел дальше.

Уже надвигались сумерки, и солнце освещало только узкую полоску площади, когда на шоссе возле «Венка» раздался автомобильный гудок. Показалась серо-зеленая «татра-603».

Среди встречающих началась суматоха. Густа услышал, как оживившийся Вилем крикнул:

— Ну, вот и он… Наконец-то приехал!

Большой зал «Венка», войти в который можно было только через пивную, оживал, когда устраивались танцевальные вечера, балы и маскарады на масленицу, в дни храмовых праздников и других торжеств. Был он не таким уж большим, но сейчас благодаря стараниям Альбина как бы раздвинулся. Стены его были празднично украшены рисунками и вышивками пореченских школьников, большими фотографиями, отражающими успехи кооператоров. Тут можно было увидеть и коровник, и птицеферму, и виноградник, корзины, полные винограда, горы капустных кочанов, ящики помидоров и цветной капусты. Одна стена была отведена для фотографий, запечатлевших славный и памятный день, когда поречане общими усилиями перенесли крест, расчистили площадь и разбили новый сквер. Некоторые фотографии были окантованы красной гофрированной бумагой. Их соединяли друг с другом флажки и предвыборные призывы. Стены зала, казалось, пылали от ярких красок.

Вилем был доволен. Все шло как по маслу. Зал наполнился до отказа. У двери пивной началась толчея. Пришли даже несколько человек из Гаваи. Но цыгане из врожденной осторожности не смешались с толпой поречан, а держались стайкой чуть в стороне.

Впереди всех выстроился детский хор. Его выступление включили в программу главным образом для того, чтобы пришли и те, кто обычно не проявлял интереса к собраниям.

Люди сидели тихо и держались как-то смущенно. Все взгляды были обращены к депутату. Его звали Петер Лукачик, он был областным школьным инспектором.

Вилем тоже не спускал глаз с депутата, изучая выражение его лица. Он увидел на нем прежде всего печать спокойствия и самодисциплины, но в то же время явную усталость. Такое лицо могло быть только у хорошего человека. На Вилема, как и на остальных, произвело также впечатление, что депутат не захотел, чтобы его сопровождал секретарь или кто-нибудь из партийных работников. Он пожелал встретиться со своими избирателями один. Тем большими были ответственность и хлопоты, ложившиеся на плечи Вилема: ему пришлось поручиться в Павловицах, что во всем будет полный порядок. От сознания ответственности голова у него разламывалась, он все время был в напряжении.

Первая смена в настроении поречан произошла, когда Касицкий представил им гостя и от их имени приветствовал его. Затем он с сожалением отметил, что кандидат в депутаты областного национального комитета приехать не смогла.

— Я думаю, — сказал он, — что вы извините нашего кандидата. Она не смогла приехать, потому что… Короче говоря, в воскресенье… в общем, у них храмовой праздник. И вы можете себе представить… сколько по такому случаю у женщины дел…

Наступила гробовая тишина.

Вилем оцепенел. Проклятье! Что это Касицкого дернуло болтать такой вздор? Неужели он не мог придумать ничего посерьезнее? Вилем был возмущен и расстроен: что подумают люди! И не видел, не мог представить себе, кто и как сумел бы сейчас сгладить создавшееся неприятное впечатление.

Но ничего худого не произошло. К удивлению Вилема, по притихшему залу пронесся вздох, в котором было и удовлетворение, и понимание, потом раздались громкие аплодисменты — знак одобрения. Озадаченный, он неожиданно для себя убедился, что реакция собрания совсем не та, какой, по его мнению, можно было ожидать.

Казалось, всем пришлось по душе, что у кандидата могут быть такие простые человеческие заботы. К этой женщине все сразу почувствовали доверие и посчитали ее своей. Словно речь шла о члене семьи, который на приехал потому, что должен был жарить мясо, печь пироги или готовить еще что-то для своей родни.

Вилем смущенно улыбнулся.

Напряженность и скованность первых минут как рукой сняло. Всем стало легко и свободно. Грянул пионерский хор. Потом Альбин подтолкнул вперед Аничку Купецову. Девочка была как картинка — в легком воздушном платьице, с большим бантом в волосах. Она запела известную народную песню, в которой девушка доверительно открывает имя своего любимого и не боится выказать силу своей любви. Но вместо слов «…ради Дюричка, ради Дюричка я Дунай переплывала» Аничка пропела: «…ради Петричка, ради Петричка» и так далее. Эту неожиданную для всех, но заранее придуманную замену зал встретил одобрительно, как знак внимания и уважения к гостю, который того заслуживает.

Вилем неотрывно следил за тем, как меняется выражение лица депутата, и был доволен. Еще прежде, чем тот взял слово, в зале уже установилась непринужденная, даже дружеская атмосфера.

Петер Лукачик был искушенным оратором: говорил он не слишком долго и от международных событий довольно быстро перешел к повседневным делам.

— Знаете, — сказал он, — я был рад, что еду к вам в Поречье. Вы сами додумались, что вам надо делать, чтобы жить лучше. И у вас тут на каждом шагу видишь, что живете вы хорошо. Вы сами поняли, что нашему сельскохозяйственному району необходим крупный консервный комбинат. Здесь может развиваться пищевая промышленность. Это превосходно! Если я буду избран, то сделаю для этого все, что окажется в моих силах. Такой консервный комбинат мог бы иметь значение для всего края. Я поинтересовался планами и должен сказать, что убытки, которые сейчас несут кооперативы и государство, настолько велики, что вопрос вполне ясен. Поэтому, полагаю, особых препятствий не будет.

Он откашлялся. Оказалось, ему уже известно все, что предпринимают поречане.

— Я рад, что у вас есть такие люди, как Михал Янак и Вилем Губик.

О Касицком он почему-то забыл.

Вилема будто коснулся луч солнца. Депутат словно бы поднес ему бокал необыкновенно согревающего и приятного напитка.

Такое внимание к Вилему порадовало и Эду. Ему стало казаться, что депутат уже давно их знает, интересуется ими и с пониманием следит за их работой. Должно быть, он и вправду замечательный человек! Эда торжествующе оглядел зал и уставился на гостя.

А Густа, услышав имя Вилема, сразу перевел взгляд на Луцку.

На ней была кремовая блузка с вырезом, отделанным тонкими белыми кружевами, и узкая юбка выше колен, настолько ее обтягивающая, что можно было даже различить кромки белья. От нее исходил нежный запах апельсина — таких духов Густа еще никогда не встречал, и он подумал, что этот запах удивительно сочетается с цветом ее волос и глаз. Внезапно Густа почувствовал: Луцка решила больше не тянуть и, как говорится, идти на сближение.