Ян Козак - Святой Михал

Ее крепкие длинные ноги, подчеркнутые короткой юбкой, двигались медленно и лениво. Волосы были растрепаны, кружева на вырезе кофточки скомканы. Апельсиновый аромат уже едва ощущался — он смешался с запахом пота и нежным запахом лежалой вербной листвы. Туфельки на каблуках Луцка несла в руке.

Они поминутно останавливались, целовались и снова шли устало и медленно, тесно прижавшись друг к другу.

Когда они вышли из темноты на площадь и увидели «татру-603», Густа потянулся с довольным видом.

Из глубины школьного сада доносились голоса. Можно было даже различить звон стаканов. Значит, все в порядке.

Они улыбнулись друг другу.

Густа поправил ремень и застегнул пуговку на рубашке.

Луцка смотрела на него, и лицо ее светилось. Она обвила его шею руками, не выпуская из рук туфли.

Он поцеловал ее.

Луцка небрежно, скорее, по привычке, поправила волосы.

— Завтра на том же месте, да, Густа? — сказала она.

Тем временем ужин в школьном саду подходил к концу.

Вилем собрал в тарелку остатки еды и понес ее к угасавшему костру. По дороге он споткнулся: кто-то свернулся клубочком возле костра среди черепков, рыбьих костей, огрызков хлеба и громко храпел. Скрипка Керекеша отдыхала на блюде, там, где прежде лежал сыр, рядом с пустыми бутылками и кожурой от редиски. Смычок висел на дереве.

— Я немного… Что-то голова у меня болит, — с трудом заговорил депутат. — В последнее время мне часто приходилось… Но так… так хорошо мне еще не было нигде. Бог мой, совсем как дома. Я среди вас — как дома. Это был чудесный вечер!

— А вы ведь здесь, среди нас, действительно дома, товарищ депутат, — сказал Вилем. — Я тоже думаю, что теперь мы будем встречаться чаще.

— Мне пора ехать, — тихо сказал депутат. Он тяжело опустился на стул и закрыл глаза.

— А где же Густа? — вдруг вспомнил Эда, когда гость уснул.

Его тоже начала одолевать дремота. Чтобы стряхнуть ее с себя, он выпил еще.

— Наверное, остался на площади, приглядывает за машиной, — высказал предположение Вилем.

— Забыли мы о нем. Нехорошо! — сказал шофер.

Он взял со стола непочатую бутылку «Жемчужины Поречья», откупорил ее и, снова заткнув пробкой горлышко, зашагал через двор, направляясь к калитке.

Около машины действительно стоял Густа и закуривал сигарету. Он вглядывался в темноту, в которой исчезла Луцка. По селу разносился лай собак, гулял свежий влажный ветерок.

В Поречье пришла страдная пора. Весна была в разгаре. Люди работали, стараясь обогнать время. Они высаживали рассаду капусты, помидоров. Спешили: надо было закончить посадки, пока не высохла уже прогревшаяся земля. А ведь ее еще надо было удобрить и разрыхлить. Рабочих рук и машин едва хватало. Это было большое наступление во имя будущего урожая. Решал буквально каждый час.

Михал разрывался на части. Он вставал едва начинало светать и ложился поздней ночью. Катарина тоже целый день не разгибая спины работала в поле; перед их домом постоянно кто-нибудь безуспешно пытался дозваться хозяев или стучался в запертую калитку.

И именно в то время, когда Поречье задыхалось от работы, развернулась в полную силу избирательная кампания. О Михале вспомнили и в Павловицах — за последние две недели по вечерам за ним несколько раз приезжала машина районного национального комитета. Михала посылали на собрания в соседние села, где дела шли не так успешно. Его хорошо знали всюду и довольно часто обращались за советом и помощью.

Выступая на собраниях, Михал говорил о том, как всем им нужен консервный завод; он сожалел, что именно в их крае — исключительно сельскохозяйственном и самом урожайном — полностью отсутствует пищевая промышленность. Будучи прежде всего практиком, он щедро делился своим опытом. В Мочаранах, например, где тоже закладывали новые виноградники, удивлялись, узнав, что два года назад Михал распорядился посадить между рядками молодых лоз капусту. Виноградники без конца приходилось обрабатывать: окучивать, рыхлить, поливать. И там выросли такие громадные кочаны капусты, каких в Поречье никогда никто не видывал.

А прошлой весной был такой случай: желая помочь ближнему, попавшему в беду, Михал одолжил кооперативу в Горной Рыбнице два трактора. У поречан у самих работы было по горло, они не знали, за что в первую очередь хвататься, но у соседей дела обстояли совсем худо: возникла угроза, что они вообще не справятся с севом. Михал помог им безвозмездно. Сделал вид, будто забыл выписать счет, А потом получилось так, что во время жатвы поречанам до зарезу понадобился сноповязальный шпагат, и они одолжили его у горнорыбницев. Вскоре после этого правление пореченского кооператива получило счет. Михала это взбесило. Он сел и самолично подсчитал все, что причиталось с соседей за тракторы. Кроме того, добавил еще стоимость двух бутылок вина, которые те выпили, когда пришли клянчить помощь. По счету Михала, конечно, никто не уплатил, зато напоминания о своем счете соседи тоже не послали пореченцам.

Этот случай лишний раз подтвердил то, в чем Михал давно был убежден: на свете не так много людей, способных делать то, что они делать не обязаны. Излишнюю щедрость и благотворительность он почитал вредными, потому что они лишь омертвляют силы и возможности человека, ослабляют стремление показать, на что он способен. Мало того, они превращают его в тунеядца и эксплуататора, и, таким образом, первоначально добрый замысел приводит к совершенно противоположному результату. Михал придерживался убеждения, что помогать надо опытом и советами, а финансовыми ссудами да подачками — только в самых крайних случаях. Самое лучшее и действенное средство, по его мнению, — предоставить лодырям возможность поголодать. Короче говоря, Михал был убежден, что самую большую помощь людям человек оказывает тогда, когда заставляет их выявить все заложенные в них силы и способности — и это относится не только к труду, но, скажем, и к любви, и к жизни вообще.

Многие удивлялись, почему Михала, который пользуется таким уважением и, доброй славой, до сих пор не избрали депутатом или почему, например, он не работает в каком-нибудь сельскохозяйственном учреждении в Павловицах. Кое-кому уже стало известно, что идея консервного завода родилась в Поречье. Вилем, конечно, постарался надлежащим образом подать ее в Павловицах, но всем, кто хоть немного знал поречан, было ясно, что истинным инициатором строительства консервного завода мог быть только Михал…

Да, это были трудные дни, до предела выматывавшие силы. Если бы такой темп продолжался месяца два, то и Михала бы скрутило. Катарина, хоть она и была привычна к работе в поле, валилась с ног. Но каждый вечер, дожидаясь мужа, она допоздна стояла у калитки, выглядывая, не идет ли он. Потом возвращалась на кухню, где уже был приготовлен ужин, и, усевшись на стул, дремала. Когда Михал, уставший до изнеможения, возвращался домой, он иной раз даже отказывался от еды и засыпал, едва голова его касалась подушки.