Ян Козак - Святой Михал

Адам с интересом наблюдал за нею.

— По-моему, в пиве есть ром, — сообщил Эда, налив себе стакан из нового кувшина. Присмиревшие, испуганные внезапно нагрянувшей на них бедой, они скромно заказали одно только пиво.

— Ах да, пан Кужела влил в кувшин две стопки рома и ничего за них не взял, — вспомнила Луцка.

Такое внимание со стороны Кужелы согрело их сердца.

— Мне кажется, с Кужелой что-то стряслось, — заметил Эда. — В последнее время он ходит как в воду опущенный. Помните, такой же он был, когда контролер влепил ему штраф.

При этих словах Адам заерзал и растерянно огляделся по сторонам. Он единственный знал, что произошло с Кужелой. А началось все так. Когда Адам увидел, как растерялся и приуныл Вилем из-за отъезда Руды Доллара, он решил чем-нибудь отвлечь его и потешить. А так как он знал о неудачном ухаживании Вилема за Катариной в молодые годы и оба недолюбливали Михала, то он и придумал послать то самое письмо. Состряпал он его вместе с Кужелой. А чтобы все выглядело правдоподобнее, Кужела опустил письмо в Павловицах. Разумеется, они никому не обмолвились ни словом и, как истые заговорщики, выжидали развития событий, рассчитывая, что потом вместе с Вилемом будут наблюдать, как рассорятся Михал с Катариной. Адам предполагал, что эта ссора несколько свяжет руки Михалу и тогда Вилему будет вольготней. А это особенно важно именно теперь, в самый ответственный момент перед выборами.

Но дело приняло скверный и совершенно неожиданный оборот — Михал, видимо, что-то проведал, а Адам здорово поругался с Кужелой. И теперь его мучила совесть. Он даже подумывал о том, чтобы признаться во всем Вилему, но потом решительно отказался от этого своего намерения. Он не только не обрадовал бы его, а достиг бы как раз обратного. Он не мог позволить себе, просто не имел права доставлять Вилему лишних волнений при его нынешних огорчениях и заботах. (Адам и не предполагал, что своей необдуманной выходкой обрушил лавину, которая нежданно-негаданно изменила весь ход предвыборной кампании.)

Сайлер шумно вздохнул. Все снова погрузились в раздумья о горькой и безутешной действительности.

— Что же делать? — робко спросил Сайлер, нарушив молчание. Он не сводил с Вилема глаз.

— Делать что-то, конечно, надо, но что именно, я еще и сам толком не знаю, — сказал Вилем и откашлялся. — Прежде всего надо прощупать, кого им удалось подцепить на свою удочку, а кто еще с нами. Мы должны знать, на чью поддержку можем рассчитывать. На Гаваю положиться можно — тут все ясно. Но если у нас не будет достаточно сторонников в селе, это выставит нас в невыгодном свете.

В его словах определенно прозвучала воля к действию, блеснула надежда. И Эда ухватился за нее.

— Хорошо, — сказал он. — Это мы сделаем. Прощупаем село.

Однако проблеск надежды, вызванный упоминанием о Гавае, нисколько не порадовал Адама и Сайлера. Опять все надолго умолкли.

Первым поднялся Беда Сайлер. Он уезжал на работу очень рано, с первым автобусом, и ему надо было выспаться. Вид у него был по-прежнему унылый и растерянный. Эда проводил его презрительным взглядом.

— Я считаю, что мы должны были выставлять только твою кандидатуру, Вилем, — заявил он. — С тобой ничего подобного не произошло бы. Особенно после всего, что мы сделали для села. Да и виноградник у тебя есть. Тебя никто ни в чем не мог бы заподозрить и никто не смог бы очернить… Черт побери, а ведь, пожалуй, еще можно и переиграть! Ты, Вилем, сам должен был бы…

Глаза у Эды загорелись. Адаму передалось его возбуждение. Он глубоко затянулся сигаретой. Но Вилем прервал эти рассуждения:

— Где уж там! Теперь это не поможет. Они подумают, что мы только для виду отступаем. Ведь кандидатуру Сайлера предложил я сам. Пятно ложится на всех нас. А как подумаю, что если бы мы тогда не начали, то и никакого кооператива в Поречье не было бы и все жили бы по старинке, злость меня берет. Удивляюсь, как быстро все забывается. Нет у людей ни капли благодарности!

Он встал, посмотрел в окно. Все кругом уже окутал ночной мрак, только на столбе перед «Венком» горел фонарь. Он освещал часть площади, посыпанной песком. Ярко светились и окна закусочной — в «Венке» было полно народу.

У Вилема невольно вырвался вздох.

Сопротивление, оказанное сторонникам Беды Сайлера, было настолько всеобщим и стойким, что план Вилема рухнул в самом начале. Единомышленники Вилема отказались от его осуществления после первых же робких попыток. Поречане открыто выражали им свое глубокое презрение и возмущение, не скрывая, что хотят покончить с ними раз и навсегда. Все смотрели на них словно на каких-то террористов, которые хотят сжить со света популярного, любимого народом и избранного им президента, как на изменников, готовящих открыть ворота крепости, окруженной врагом. Было ясно, что Беду Сайлера и Вилема никто выбирать не станет, что поречане во время выборов просто вычеркнут их в бюллетене. Вилем даже подумывал, что ему, вероятно, надо бы съездить в район и посоветоваться. Но он был настолько расстроен, что у него просто опускались руки.

А тут еще случилась беда у Эды — на скотном дворе заболели несколько коров. Каким-то непонятным образом в кормовую смесь, которую обычно приготовлял он сам, попала мочевина. Эда ни на минуту не покидал коровника, там и ночевал. Почти одновременно произошла неприятность и у Адама. В расстройстве чувств он обработал культиватором поле раннего картофеля в Сухой долине, принадлежавшее соседнему Мочаранскому кооперативу.

Вилем ходил как в воду опущенный. Ни к чему не проявлял интереса. Был угрюм и молчалив. Казался самому себе слабым и беспомощным, как малое дитя. Хотя солнышко припекало, он ходил в наглухо застегнутом пиджаке, как бы подчеркивая, что не желает считаться с новым отношением к нему односельчан. Уже третий день не брился. Даже курить ему не хотелось, голова просто разламывалась. В таком отчаянно скверном положении Вилем еще не бывал — он оказался в полной изоляции.

Правда, когда он однажды зашел в «Венок» выпить кружку пива, Кужела пододвинул ему стопку рома. Но к немалому его удивлению, Вилем отказался. Он заплатил и быстро вышел. Его задело за живое, что, наливая ему пиво, Кужела боязливо поглядывал на двух посетителей, сидевших за столиком, которые при появлении Вилема тотчас же умолкли.

Единственным человеком, не изменившим к нему своего отношения, была его дочь. К слухам, которые встревожили и всполошили все Поречье, Луцка отнеслась совершенно безучастно, будто это ее нисколько не касалось. Она выглядела довольной и счастливой. Ей приходилось иногда в горячую пору сразу после окончания работы в магазине брать мотыгу и идти на приусадебный участок помогать матери. Она делала это неохотно и работала безо всякого рвения, на что отец смотрел сквозь пальцы.