Ян Козак - Белый жеребец

— Покурю еще.

После ее ухода он выкурил две сигареты, выпил с Василием и Митей еще по стопке. Потом поднялся и вошел, осторожно ступая, словно боясь разбудить жену.

Посмотрев ему вслед, Василий налил себе еще стопку и подвернул фитиль коптившей керосиновой лампы. Потом достал одну из потрепанных книг, стоявших на полочке рядом с кастрюлями, пачкой соли и мешочком с кореньями. Он долго держал книгу в руке, но так и не раскрыл ее. «Везет же людям, — размышлял он. — Такая красавица, чертовски красивая! Но у них, видать, все еще не утряслось, хотя, когда они приехали, было хуже. Не клеится у них что-то. Эх, и хороша баба!»

Василию взгрустнулось. Его жена и шестеро детей живут в Ойусардахе. Шестеро детей, двое — совсем маленькие мальчишки. Они всегда приезжают к нему летом и живут здесь месяц-два. В начале осени жена помогает на сенокосе, работает в бригаде, которую присылают сюда из совхоза. Совсем недавно уехала. А большую часть года он тут один как перст.

Буров уже лежал на постели и смотрел в темноту, вдруг Маша пошевелилась.

— Саша, — окликнула она его. — Саша!

Он слышал, как она сбросила одеяло, босые ноги легко пробежали по полу, и он почувствовал ее рядом с собой.

— Саша! — шепнула она снова, тихо и взволнованно. — Я хочу к тебе, Саша.

Он обнял ее, она крепко прижалась к нему. Он и в темноте видел мягкий блеск ее глаз. Всю ее до кончиков пальцев, когда она сжимала его, переполняло желание.

Они любили друг друга.

— Я хочу тебя. Хочу тебя всего, — сказала она тихо и медленно, когда они снова лежали рядом, а она прижалась к нему, свернувшись калачиком, и отдыхала.

— Конечно, родная, — ответил он. — Все в порядке, правда? — Он крепко обнимал ее.

— Саша…

— Что, милая?

Она помолчала. Потом снова ближе придвинулась к нему, прижимаясь все крепче и сильнее.

— Машенька, как хорошо, что мы приехали сюда, а? — произнес он.

Вместо ответа она поцеловала его. Так горячо, как не целовала уже давно.

«Поразительно», — подумал он. Он-то давно решил, что она уже не любит его и их чувство не воскресить. А теперь он погрузился в раздумья о жене — несколько ленивые, хотя и с оттенком признательности.

— Саша…

— Я люблю тебя. Любил все это время, — сказал он. — Не знаю, что это с нами случилось, но я всегда любил тебя.

— Молчи, — шепнула она. — Молчи. Не надо говорить об этом. Мне так хорошо!

Ему вдруг показалось, что она плачет. Поцеловав ее, он ощутил на губах солоноватый привкус.

— Что с тобой? — спросил он, легко лаская ее и ощущая пальцами гладкую, теплую и слегка влажную кожу.

— Ничего. Сейчас все хорошо. Сейчас, именно сейчас.

«Как здорово, что мы приехали сюда, — опять подумалось ему. — Здешняя природа успокаивает и умиротворяет. Очень здорово, что она видела сегодня схватку жеребцов. Это ее встряхнуло».

Он и сам был доволен и покоен, он вновь ощутил себя молодым, как восемь лет назад, когда они приехали сюда впервые и когда зарождалось их чувство. «Разница лишь та, что я стал несколько опытнее в этих делах, — подумал он с оттенком горькой иронии. — Да. Опыта у меня больше. Намного больше. Пожалуй, даже чересчур много после всего, что произошло между нами и что уже невозможно вычеркнуть из жизни. Раньше я никогда о таком не думал», — пришло ему в голову. Тогда, после первых ссор, пожалуй, примирения приносили покой и истинную радость. Но потом этих примирений стало слишком много, а в ссорах перегорало все доброе, соединявшее их. «Милые бранятся — только тешатся». Если б это было правдой… Он испугался своих мыслей, попытался прогнать их, но они не уходили.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я все еще люблю тебя, — повторил он, пытаясь заглушить беспокоившие его мысли. Сейчас он должен быть доволен, черт побери, раз они опять помирились. Они снова вместе. И кажется, он опять дал ей ощущение счастья. Ну конечно, теперь опять все в порядке.

В эту ночь она не ушла к себе, осталась с ним. Уснула, свернувшись калачиком и прижавшись к нему, от ее тела исходило приятное, спокойное тепло. Немного погодя уснул и Буров.

Ему приснилось, что они с Машей на вечере в ресторане гостиницы «Лена». На ней красивое синее платье, отделанное кружевом, она в нем просто прелестна. Это платье Буров купил в первую годовщину свадьбы. Но во сне все перемешалось: он увидел и людей, с которыми познакомился намного позднее, к ним подошел Лаптев, который погиб несколько лет назад, почему-то он тоже был тут. Он немного постоял с ними — на нем был наглаженный темно-серый костюм в полоску и белая нейлоновая рубашка, которая оттеняла его смуглое лицо со слегка раскосыми глазами, — и улыбнулся Саше. «Разрешаешь?» И увел Машу танцевать. Она была выше Лаптева почти на голову.

В этот момент Саша повернулся, Маша тоже пошевелилась во сне, он проснулся — но перед его глазами Лаптев стоял как живой.

Саше вспомнилось то раннее утро, когда они с Лаптевым отправились на гору неподалеку от Индигирки — у этой горы была продолговатая, как бы сглаженная вершина. Лаптев был геолог, пожалуй самый талантливый геолог из всех, кого Буров знал (в той экспедиции и геологи и топографы жили одним лагерем). Поднимались долго и трудно, по мере того как солнце начинало припекать, рюкзаки становились тяжелее, усталость сильнее. Пот лил градом. Уже близка была цель — «темя» горы, пониже которого тянулось плато с островками вереска и всевозможных ползучих кустарников. За плато возвышалась другая гора, повыше. Саша оглядывал долину между горами и вдруг заметил стадо диких оленей, поднимавшихся в гору. Животные бежали, сбившись в беспокойную кучу, беспрестанно вскидывая головы, и лес рогов, приближавшийся к Саше и Лаптеву, походил на плавучий движущийся остров, поросший сухим кустарником с торчащими сучьями. И тут Лаптев заметил быстро растущую тень, которая напоминала облако мельчайших серых капель. Лаптев забеспокоился.

— Надо уходить, Саша, — сказал он. — Скорей уходить!

Но было поздно. Туча оводов напала на оленей, и затравленные животные мчались вверх, в горы, чтобы спастись от страшной боли. Оводы прокусывали кожу животных в самых чувствительных местах и откладывали яички в живые ткани.

Насекомых привлек запах человеческого пота. Саша и Лаптев не успевали отмахиваться. Живое, гудящее облако буквально облепило их. Оводы уже не напоминали маленькие серые капельки, они жалили беспощадно, как шершни. Через минуту Саша и Лаптев, не выдержав, сбросили рюкзаки и попытались спастись бегством. Но жалящее облако не отставало; друзья мчались вниз, задыхаясь, до рези в легких. Пот лил с них ручьем, и оводы, казалось, совсем взбесились. Из последних сил добежали друзья до воды и бросились в нее с головой. Оводы разлетелись не скоро.