Ян Козак - Белый жеребец

Тело у Саши и Лаптева горело от зуда, ноги были исцарапаны, опухли и болели, суставы были словно вывернуты: спустившись с горы, друзья изрядный кусок пробежали по болотистой тундре, не разбирая, где трава, где кочки. Когда опасность миновала и они вернулись в лагерь, а медсестра Таня (девушка Лаптева) протерла их спиртом, они взглянули друг на друга и расхохотались. Царапины и ссадины, протертые спиртом, болели немилосердно, глаза отекли, так что они едва могли смотреть. А немного погодя Лаптев сказал: «Давай, Саша, отправимся под вечер. Когда солнце начнет припекать, мы уже доберемся до вершины».

Буров снова засыпал, мысли смешались.

Вот они с Машей, искупавшись, лежат в траве у маленького озерка за юртой. Трава еще зеленая, синеют колокольчики, желтеет дикий мак, какого Маша еще никогда не видела. Она только что приехала на Север. Маша держит в руке цветок; с другой стороны озерка с топотом подбегают к берегу лошади и начинают пить. Маша, подняв голову, долго смотрит на них. И удивляется, почему они все белые и серые, ни одной темной. А он объясняет ей, что на Севере у большинства животных и птиц белая окраска: белый цвет лучше сохраняет тепло.

Они лежат рядом. Жарко. Жарко и душно.

Но вдруг рядом с Буровым уже не Маша, а красавица-азербайджанка Офелия, с которой он познакомился в гостинице «Центральная», когда был в последний раз в Иркутске. Его друг Володя Гришин отбил у него красавицу. Но теперь она рядом. Очень жарко и душно.

На миг он снова проснулся и сонно откинул одеяло. Он лежал на левом боку, бедрами и грудью ощущая слегка влажное, теплое и мягкое женское тело, слышал спокойное, глубокое дыхание. Лишь через минуту он осознал, что это спит его жена.

Он снова заснул.

Теперь ему снилось, как он ездил навестить сына, которого не видел уже два года и о котором ничего не знал. Он совсем плохо помнил мальчика, бывшая жена не хотела, чтоб он виделся с ребенком. Она была учительницей и жила в Нижнеангарске, у самого северного выступа Байкала. Он прилетел туда из Улан-Удэ, где два дня дожидался летной погоды — другой связи не было.

Он шел по пыльной, изъезженной тракторами и машинами дороге, над берегом озера отчетливо вырисовывались острые зубцы горной цепи. Потом искал Рыбачью улицу, а около дома с голубыми наличниками спросил мальчика, разнимавшего сцепившихся в драке собак, где живет Лида Бурова. Мальчик пристально посмотрел на него, а потом показал на соседний дом.

Дом был с такими же голубыми наличниками, в маленьких окнах вместо цветочных горшков стояли консервные банки с помидорной рассадой.

Тут мальчик посмотрел вдоль улицы в направлении большого деревянного здания и сказал: «А вон и мама».

Буров проснулся еще раз, когда его жена перевернулась на другой бок. Он немного отодвинулся и, уснув, уже не просыпался до самого утра.

— Сегодня-то наконец я, может, подстрелю лося, — сказал Буров, проснувшись с ощущением, что уже выспался.

На соседней постели шевельнулась жена.

— Маша!

Она молчала, не находя сил проснуться, и лежала, свернувшись калачиком под шкурой, — за ночь в комнате стало холодно.

Он закурил в темноте, но поспешно накрылся до самого подбородка, высунув из-под одеяла только кисть руки, в которой держал сигарету.

Буров перебирал события последних пяти дней. Погода безнадежно испортилась уже наутро после их возвращения с озера Балаганаах, где они нашли потерявшихся кобыл. Когда они с женой и Василием возвращались из неудачной поездки за лосем, следы которого обнаружил перед этим Василий, небо затянуло тучами. Подул северный ветер, не слишком сильный, но очень холодный. Трава зашелестела и заволновалась. Наперегонки с седыми рваными тучами пронеслись две большие стаи гусей. Они летели высоко, направляясь с моря на юго-восток.

— Гуси снег на хвосте несут, — сказал Василий снова, как неделю назад, когда они подсчитывали Машины охотничьи трофеи. Но сейчас он был озабочен и хмуро глядел на небо.

— Рановато для снега, — заметил Буров. — Может, и завьюжит ненадолго, но солнце еще не сдастся.

— Такой уж нынче чудной год, — повторил Василий, оглядывая землю вокруг.

Вечером уже и Буров почувствовал, что в природе творится что-то необычное, наступила перемена, которой никто не ждал. Утки на озере поспешно сбивались в стаи — над гладью озера постоянно кружили тучи птиц.

На следующее утро они стали свидетелями незабываемого зрелища. С утренней зари до поздних сумерек по небу безостановочно проплывали стаи. С моря, с тысяч озер, разбросанных в тундре, подымались в путь тучи уток и гусей. Постоянно слышался плеск крыльев, шум и крики птиц, кряканье и курлыканье.

Буров и Маша очутились как раз в том месте, над которым пролетали, спеша в новые места, миллионы уток и гусей. Ночью, проснувшись, они услышали крики гагар.

Буров несколько раз наблюдал на Севере осенний перелет птиц, но никогда этот перелет не был таким внезапным и стремительным. Утки, гуси и лебеди летели непрестанно, даже во время снегопада, подгоняемые инстинктом. Озеро затянула прозрачная пленка льда, в полдень термометр показывал четыре градуса ниже нуля, пошел снег. За каких-то сорок восемь часов температура упала на тридцать градусов. Поспешное птичье переселение продолжалось трое суток и закончилось на третий день около полудня. Хлопанье крыльев и птичьи крики прекратились. В тундре воцарилось белое безмолвие. Шум запоздалых одиноких стай звучал как эхо.

Эти дни они не покидали лагеря: все четверо стреляли, не отходя от юрты. Василий уложил подстреленных птиц в ледник — яму, прикрытую деревянной крышкой и дерном (на глубине двух метров промерзшие стенки ямы постоянно были покрыты мохнатыми сосульками, дно будто заковано ледяным панцирем. Круглый год все в леднике покрывал иней. Василий и Митя хранили тут запасы на зиму — рыбу, птицу, дичь).

— Похоже, что нынче улетят все утки, — сказал Василий. — Надо запасти еще. Немного надо пострелять. Зима-то долгая.

Часть уток он собирался послать самолетом домой в Ойусардах, жене и детям.

После обеда Василий снова предложил:

— Ну, а теперь снова за дело.

Машу поначалу увлекла такая охота. До сих пор она не испытывала ничего подобного. Вскоре, однако, эта бойня, как она выразилась, перестала ей нравиться. Она смотрела на замерзающее озеро. Стаи утомленных перелетом уток садились на пленку льда и отдыхали. Тонкий лед прогибался под их тяжестью, трескался и, когда утки плыли, расходился. От полос воды, тянувшихся за ними, флажками подымался нежный белый пар.

— Они словно маленькие ледокольчики. Мне жалко их, Саша, — сказала Маша и повесила ружье.

— На сковородке они хороши, — отреагировал Василий с легкой усмешкой.