Дмитрий Бавильский - Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Несмотря на то что Нешат сделала заразительную карьеру на интернациональной арт-сцене, главные ее проекты так или иначе связаны с Ираном. Она с ним не порывает. Это ее родина, другой нет. Хотя, конечно, без политики не обходится, да и как тут обойтись без политики, когда в твоей стране у власти фундаменталисты?

На черно-белом видео «Roja» (2016), длительностью 12 минут девушка с большими, очень большими глазами слушает в зрительном зале какого-то пожилого проповедника, обнаженного по пояс.

Потом на глаза у нее наворачиваются слезы, от чего глаза становятся еще больше. Она выбегает из авангардного, навороченного здания и оказывается в песках каких-то карьеров, долго идет к воде, где ее встречает старуха, с помощью фотофильтров постепенно превращающаяся во что-то инфернальное. Тут камера взмывает, чтобы модная художница могла напрямую рассказать зрителям об экранизации одного своего сна и проблемном восприятии родины, эмпатичной вначале, но постепенно превращающейся в удушливый кошмар.

Короче говоря, никому проблем с отечеством не избежать, тем более если с ним не порываешь, даже уже существуя на другом краю земли. «Путешествие его не изменило, потому что в дорогу он брал самого себя», вместе со своей родиной и аутентичным социальным опытом.

………………………...............

Дождь то накрапывал, то прекращался. Город продолжал играть с людьми: Венеция максимально интерактивна – и это тоже отличает ее от других заезжих мест. Иные территории отстраняются от людей и существуют сами по себе – хожу по чужим городам, вступаю с ними в диалог, но им некогда. Не факт ведь, что мое свободное время, выпавшее на эту осень, обязательно должно совпасть с их окошками.

В Венеции все иначе. Она так устроена, что хочешь не хочешь, но идешь на поводу – если поймает, то уже не выпустит, будет играть до победного. До последнего дня, на который намечен отъезд, похожий на бегство.

Сверкает, бликует на воде, кричит чайками, сигналит катерами да гондолами. Берет вот подбросила. То колокольные перезвоны подкинет, то «высокую воду», то ветра-ветрищи, то начнет водить кругами, как по болоту, постоянно подбрасывая очередные мостики, тупики или улочки, ведущие в никуда – к обрыву в канал или же просто к проходу, превращенному в кирпичную стену, может быть, лет двести, а то и триста назад.

Уеду, а тут все будет вот точно так же интерактивничать, мерцать, кипеть, соблазнять и пениться, сиять солнцем и просаливаться без каких бы то ни было солевых разводов на стенах.

Предпоследний день

Сегодня сильный ветер. Байронически укутался в шарф и гулял по городу куда глаза глядят. Разумеется, заглянул на Пьяцетту (ее же не миновать, да и не нужно, пожалуй), увидел, что в полутемный собор нет очередей, зашел в Сан-Марко.

Интересно смотреть не только на мозаики и иконы 200, но и на то, как меняется логика современных хозяев базилики. Она – про постоянное сокращение открытых площадей. Собор и раньше внутри был почти везде перетянут запретительными стойками, а теперь чужакам и вовсе оставили узкие проходы да загончики. Зато очистили от киосков и толп внутренние галереи вокруг входа, и можно получше рассмотреть золоченые мозаики сводов нартекса, чтобы выйти из собора не на площадь, как было раньше, но уже в бок притвора – к могиле последнего дожа. Именно там теперь, у выхода, развернуты киоски благочестия и туризма.

После чего, подпитавшись таинственно мерцающим золотом (все-таки заходить в базилику лучше при ярком дневном свете – совершенно иное ощущение пространства, кажущегося в темноте небольшим и после многочисленных кафедральных соборов других городов интимно-компактным), пошел смотреть Беллини в Сан-Джованни-Кризостомо.

На самом-то деле Сан-Марко во всех своих характеристиках, как положительных, так и отрицательных, заслуживает самых превосходных степеней, ибо изначально строился «на удивление» и «на опережение» всех прочих городов и стран, превосходя любые постройки богатством и величием, изобретательностью и монументальностью, сложностью геометрии и структуры, напластованиями многовековых украшений, внезапно расчищенных, подобно ягодным полянам, до самой последней четкости, поэтому внутри него важнее всего дождаться, когда внутренние облака собора разойдутся и впустят зрителя (вот так же, как ангелов и святых всасывает в себя барочная облачность плафонов) в режим созерцания. Когда Сан-Марко внезапно, может быть, и для самого себя оказывается обсерваторией по наблюдению интровертных процессов, делающих своды, татуированные золотом, словно бы светлей и наряднее, даже когда вся лагуна завернута в крафтовую обертку непогод.

Если перестать загоняться и сесть, отняв инициативу у ног, из-за колебания свечного огня и покоя, сходящего сверху слоями, обнаруживаешь себя внутри идеализированной Византии, прямиком в Константинополе, более недоступном осязательности, – ощущение это иногда передают старинные акварели с неопределимым источником света. Но такой просвет случается не всегда и уж точно не сразу: важно немного посидеть на ничейном лоскутке напротив алтаря с Пала д’Оро (в центральную апсиду можно попасть по отдельному билету, но, кажется, это совсем уже лишняя трата) или же на венских стульях у капеллы св. Петра, где туристам позволен кратковременный отдых. Отсюда, кстати, отлично видно готическое окно, выходящее во внутренний двор Дворца дожей, в котором эта роза заставлена башенками и скульптурами галерей, обрамляющих южный фасад храма, – логика их станет понятна, если подняться в верхний музей базилики и сначала по хорам, а затем по выставочным залам затесаться глубоко в глубь Палаццо Дукале: дворец и собор срослись, подобно сиамским близнецам. Последние экспозиционные комнаты с экспонатами, более приемлемыми для краеведческой экспозиции, имеют уже явно светскую геометрию и называются Банкетным залом. Попав в резиденцию дожей, видишь и мысленно достраиваешь этот переход от церковной власти к светской прямо возле Лестницы гигантов, ну и над ней.

………………………...............

…хотел написать «смотреть очередного Беллини», но язык не повернулся, про работы Беллини так говорить нельзя. Потом я непонятным образом сделал круг и оказался опять у Сан-Марко, хотя шел все время на север – к Санти-Джованни-э-Паоло, так как, можно сказать, соскучился: два дня не видел.

Но Венеция – это круг, двум смертям не бывать, а Сан-Марко не миновать. Увидел, что туристов к Дворцу дожей, не подвезли и купил билет внутрь. Нужно закрыть еще пару гештальтов, доставшихся в наследство от прежней пятилетки качества.

Когда вышел из парадных покоев и прогулялся по тюрьме, столь трепетно описанной Казановой (все ж помнят про свинцовые камеры Пьомби?), начало темнеть, и над Пьяцеттой разлился роскошный, многоступенчатый закат.