Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Дмитрий понял его. И встал, призывая всех к порядку. А когда народ притих, спокойно проговорил:

— Есть предложение не держать здесь частей особого назначения. Заруднев завтра уезжает в Усть-Абаканское. Думаю, мы и Соловьеву поверим, что разоружится.

Разом вырос густой лес рук. Люди ничего так не хотели, как мира и тишины.

— Молебен отслужить бы, — робко предложили из толпы напоследок.

И когда вечером со стороны кладбища снова стал наплывать пронзительный матушкин вой, Гаврила не поленился пойти туда. Он увидел матушку со сложенными на груди ладонями, с распущенными по плечам волосами. Матушка кланялась надмогильному кресту, пахнущему смолою и тленом, и, словно собачка, потерявшая хозяина, безутешно скулила. Гаврила поднял ее и сказал ей безо всякой жалости:

— Цыц, надоело горевать людям. Цыц!

Сказал и повернул назад.

Татьяна пришла домой около полуночи. Когда собрание закончилось и люди стали расходиться, огородами ушла в степь, где колобродила по логам и буграм в сумеречный час предзакатья. Выйдя на Кипринскую гору, с тоскою глядела на родной простор, заключенный в каменное кольцо горных цепей и разрезанный на причудливые фигуры голубыми росчерками Июсов. И у нее больно-больно защемило сердце, потому что знала Татьяна: она прощается с этой землей.

Подойдя к дому, увидела Миргена. Он стоял, прислонившись спиной к верее, и, забросив ногу на ногу, глядел на Татьяну недоверчиво, исподлобья. Она прошла мимо, даже не кивнув ему, но он окликнул ее:

— Ждут, оказывается. Зачем поздно ходишь?

— А тебе чего? — в запальчивости отрезала она.

— Иди, девка, к есаулу.

В горнице не протолкнуться. Тут были бандиты и чоновцы, были соседи и знакомые. Всем не терпелось узнать, что еще скажет Соловьев после собрания. Жизнь-то ему гарантируют, а наверняка будут судить за прошлые проделки, недаром же приехал в станицу следователь из Красноярска. Должен бы Иван заметить, что следователь ни минуты спокойно не посидит на месте, а глазами так и стрижет через очки — не иначе как приехал схватить Ивана.

Равнодушным взглядом скользнув по раскрасневшимся от духоты и самогона лицам, Татьяна прошла в свою комнату. Она успела заметить, что Соловьев был рядом с Зарудневым.

И они заметили Татьяну. Соловьев, пошатываясь, поднялся и нетвердым шагом пошел за нею. Вид у него был мрачный — даже сейчас, в подпитии, он сознавал, что оскорбил Татьяну и что ему предстоит объясниться с нею.

Когда он появился на пороге ее комнаты, Татьяна смотрела на него с полминуты, ожидая, что он скажет. Но Иван молчал, говорить, в сущности, было нечего.

— Зачем ушел от гостей? — спросила она.

— Я сам здесь гость, — поднял брови Иван, не трогаясь с места.

— Значит, я виновата? Сказала не то! — с усмешкой проговорила она.

— Не встревала бы в разговор.

— Уходи! Я не хочу тебя видеть! — отвернулась к стене Татьяна.

Иван сознавал, что все теперь против него. Прощения не будет, так во имя чего он поменяет свободу, пусть волчью, но свободу, на тюремную камеру с парашей в углу? Если бы ему было двадцать, он бы подумал еще. А ему тридцать три и на малый срок надеяться не приходится.

Зарудневу нужно было любой ценой обезоружить Ивана — от командира эскадрона ведь ничего не зависит, допрашивать и судить будут другие, вот такие дошлые да твердые на руку очкарики, как Косачинский. Следователь тоже ничего не пообещал Ивану за добровольную сдачу. А кто действительно прав изо всех их, так это Антонида, она сказала обо всем без каких-то прикрас.

А если пустить себе пулю в лоб? Так этого только и ждет Дышлаков. Нет, такого удовольствия Иван ему не доставит! Это слишком неразумный выход. Атаман еще поборется, ему надо пожить!

— Чо она знает, кукушка, — грустно сказал он, думая сразу о птице, об Антониде и Татьяне.

— Слушай, — порывисто проговорила Татьяна. — Ты перед людьми исполни свой долг.

— Легко распоряжаться чужою судьбой, — сказал он и с силой толкнул дверь.

— Как знаешь! — теперь уже совсем отчужденно вдогонку бросила она.

Татьяне не спалось. Она слышала, как ушел Заруднев со своими бойцами, как затем Соловьев и Чихачев меж собою ругали чоновцев и вспоминали какого-то чекиста, отправленного в Чебаки.

— Мы им пустим кровь, ежли снова уйдем в тайгу! — заносчиво кричал Чихачев, не боясь, что его могут услышать посторонние. — А чекист уже зажился на этом свете. Дай только приказ, Иван Николаевич. Мы его в лучшем виде…

— Пусть сперва уедет Заруднев. Я им не бугай, что не понимаючи идет под обух! Так, что ли?

— Правильно, Иван Николаевич!

Затем несколько раз хлопнула наружная дверь. Атаман и помощник посовещались еще о чем-то и отправились в старую избу, где им была приготовлена постель. А Татьяна никак не могла сомкнуть глаза. Она думала о том, что должна уехать пораньше, может быть, лучше затемно, чтобы никого не видеть и ни с кем из родных не прощаться. Если ее и спросят, куда она в такую рань, Татьяна ответит, что за травами подальше в тайгу. Главное — взять с собою лишь необходимые вещи.

Вдруг ей пришла мысль попроведать Гнедка. Ехать придется немало, так нужно задать ему овса. Татьяна поднялась, наскоро оделась и, бесшумно ступая, вышла во двор. Она увидела над собою холодное небо в огромных зеленых звездах, которые ярко искрились, как бы подмигивая ей. Мол, ничего, не пропадешь, Таня! Ты опять станешь работать в школе, и чужой край со временем сделается тебе родным, а прошлое ты вспомнишь как тягучий, кошмарный сон.

Гнедко почуял ее, приветно всхрапнул. Она вошла в стойло и потрепала его по шее. Верный Гнедко ткнулся ей губами в плечо.

Татьяна на ощупь нашла в углу пригона мешок с овсом, зачерпнула плицу до краев и высыпала коню в кормушку. Он захрупал звучно и растревожил соловьевского Воронка, стоявшего в этом же пригоне. Татьяна решила покормить и этого коня, но едва снова взяла плицу, как услышала металлический щелчок. Кто-то входил в калитку быстрыми шагами.

Татьяна метнулась к воротам пригона и сквозь щель стала наблюдать за двумя фигурами, вошедшими во двор. Когда люди приблизились, в одном из них она узнала Миргена, другой был ей незнаком — насколько Татьяна могла разглядеть его, это был старик, походка у него шаркающая, но легкая, а голос скрипел, словно немазаное колесо. Они возбужденно говорили по-хакасски, она ничего не поняла из их короткой беседы.

Затем Мирген уверенно направился к избе, перешагнув штакетную оградку палисадника, постучал в окно. По тому, как скоро появился на крыльце Соловьев, можно было подумать, что он не слишком доверял Зарудневу или что ждал прихода старого человека. Разговор у них пошел о каком-то обещании, данном Соловьевым. Между этим обещанием и тем, что происходило сейчас в Озерной, была нерасторжимая связь.