Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Еду — девка спит. Дай, думаю, посмотрю, — попыхивая самокруткой, сказал он.

Марейка обрадовалась такому же бездомному бродяге, вскочила и принялась обнимать Казана, совсем по-ребячьи ласкаться к нему. На глазах у нее поблескивали слезы, стекавшие по обветренному, усталому лицу. Это была ни с чем не сравнимая радость, и Казан тоже понимал Марейку, коричневыми от табака руками гладил ее давно не чесанные, сбившиеся в комок волосы и приговаривал:

— Хорошо, девка, хорошо.

— Где же Иван Николаевич? — спросила она, улыбаясь сквозь слезы.

— Араку пьет в Озерной.

— А ты-то куда?

Казан замялся. Видно было, что вопрос его немало смутил. Казан пыхнул облаком дыма и проговорил с угрюмым выражением изможденного лица:

— Домой надо.

Как выяснилось далее, он бежал от Соловьева в ночь после собрания. Атаман послал его дозорить на Кипринскую гору, чтобы вовремя дать сигнал, если в степи появятся чоновцы. Соловьев допускал, что Заруднев мог пойти на подобную хитрость. Поглядел с высоты Казан на родную Прииюсскую степь, и потянуло его к семье. По пути заезжал в улусы попроведать знакомых. Ведь приятно ездить вот так, никого не трогая, по-дружески встречаясь со всеми.

— Ты тайком ушел из отряда? — удивилась она.

— Тайком, девка, — согласился Казан, скручивая папироску.

— Ты же предал Ивана Николаевича! — с ужасом воскликнула она.

— Сел и поехал, — сказал Казан, давая понять, что он вовсе не собирался бежать — так уж оно получилось само собою.

Марейка пообещала, что не расскажет Соловьеву об этой встрече, атаман ведь рассердится на Казанов побег и сурово осудит Казана, прикажет убить его, так пусть атаман не знает, куда подевался несчастный хакас. Жить в Копьевой Казан больше не станет, он возьмет ребятишек и переберется с ними в какой-нибудь дальний улус, где есть хлеб и табак.

Распрощались они душевно. Марейка вскинула котомку на плечо и зашагала в сторону Озерной, представляя себе, как обрадуются мужики, увидев ее. Станут расспрашивать о том, что случилось в зимнем лагере да что было с женщинами потом. В тюрьме она лишь издалека видела однажды Настю, та помахала ей, а больше не встречалась Марейка ни с кем — до суда арестованных держат в разных камерах.

В полдень, когда солнце палило совсем по-летнему, раскрасневшаяся от жары Марейка входила в станицу. Марейка была здесь впервые, и Озерная понравилась ей разбежавшимися по косогору аккуратными, крытыми тесом избами. Она надеялась, что здесь ее приветит сам атаман, он всегда относился к Марейке, будто к родной дочери, прощая ей разные шалости и капризы. Она представляла, как бросится к Ивану на шею и расцелует его в рыжую щетину щек.

В одном из дворов на подамбарнике молодая женщина кормила грудью ребенка. Обойдя раскидистый куст крапивы, Марейка тихонько приблизилась к пряслу и спросила:

— Мне Ивана Николаевича.

— Какого тебе Николаича?

— Соловьева. Сказывают, он в Озерной.

Женщина положила ребенка на подамбарник и подошла к Марейке.

— Да ты в своем ли уме?

— Я? А что?

Женщина вздохнула, еще раз оглядела нищенку и сказала без тени сочувствия:

— Опоздала ты, милочка. Сгинул твой Соловьев. Кончили его… Когда кончили? Третьего дня, милочка. А еще убили Чихачева да Соловьенка. Трое и лежат вместях. Миргена же увезла его баба Энекей и схоронила где-то в ихнем улусе. Ежли хочешь взглянуть на могилку, так иди прямиком в верхний край, до конца улицы, да там на кладбище не сворачивай, к амбару иди и увидишь… Кончили, страх смотреть.

У Марейки подкосились ноги. Она ухватилась рукой за сучковатое прясло и какое-то время неподвижно стояла так, глотая подступивший к горлу комок. Глядя на нее, женщина обеспокоилась, захлопотала:

— Присядь-ка на завалинку, в тень. Я молочка принесу.

Марейка не ответила. Она, как слепая, щупая ногами землю, побрела дальше.

— Вот и сама Энекей, она тебе могилку покажет! — крикнула женщина.

Энекей ни о чем не расспрашивала Марейку. Она провела ее во двор, где теперь была единственной хозяйкой, потому что, боясь суда, Автамон взял свою полумертвую жену и уехал куда глаза глядят, а за день до того потерялась Татьяна. Никанор же поручил Энекей дом и скотину и на неопределенный срок отправился в Минусинск, хочет найти работу и перебраться в город совсем.

В опустевшем дому Энекей угощала Марейку пресными лепешками и творогом со сметаной. Подперев рукой голову, она следила за тем, как Марейка ест, и говорила, словно утешая ее:

— Если мужик бандит, то зачем он? Помер и ладно. Мне такого совсем не надо.

Энекей не могла понять, что Марейка печалилась не о Соловьеве и не о ком другом — она печалилась о себе, о своей загубленной, пропадающей ни за что жизни. Сколько надежд связывала она с этими людьми, и все надежды ее рухнули разом.

— Он был отцом, Мирген, — почему-то вспомнила Марейка. — Я знаю. И Сашка знал, потому и загубил маленького.

Энекей покачивала головой, хотя ей невдомек было, о каком Миргене и в связи с чем говорит Марейка.

Марейка не пошла на могилу, хотя понимала, что это нехорошо. Нужно приходить к мертвым, проведывать их, поминать — так уж ведется от века. Но ведь ходят-то на могилы дорогих людей, а эти были для нее чужими. В банде каждый думал только о себе, как бы ухватить пожирнее кусок да не нарваться на пулю, а другие пусть пропадают с голоду, пусть гибнут в бою.

Энекей хотелось подольше побеседовать с Марейкой, она ведь тоже одинока, но Марейка так устала, что тут же, за столом, и уснула и спала до позднего вечера, а затем засобиралась уходить.

— Куда ты пойдешь? — спросила Энекей, обнимая ее за худенькие плечи.

— Куда-нибудь, — неопределенно ответила Марейка.

В ту же минуту открылась дверь и появилась Антонида.

Она внимательно посмотрела на Марейку и, не скрывая любопытства, проговорила:

— К Соловьеву пришла? Кто будешь?

— Была заключенная, да отпустили.

— Вот и ладно, — улыбнулась Антонида. — Значит, не виноватая.

— С бандитами я жила.

— Никого ж не убила? Нет?

— Не. Я стрелять не умею.

— Вот и ладненько.

Узнав, что Марейке деваться некуда, Антонида пообещала найти ей работу в Озерной. Будет скот пасти, а может, и в лавку устроится продавщицей, а то выйдет замуж.

— Замуж я не пойду, — тихо ответила Марейка.

— Пошто так? И замужем будешь, и детишек нарожаешь.

— Не хочу детей! Не хочу! — закричала она.

В тот же вечер Антонида сводила ее в баню, а назавтра, пробежав станицу из края в край, принесла Марейке платье и пусть не новые, но годные к носке ботинки.

И снова гудела перед сельсоветом улица, запруженная людьми. Они собрались стихийно и потребовали от Гаврилы, чтобы им объяснили толком, что же произошло в станице. Долго не раздумывая, председатель поставил перед народом командира кавэскадрона Заруднева: