Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Однако мужики, что первыми прибежали на истошный сторожев крик, оказались покладистыми, незлобивыми и довольно-таки простодушными. Да и чего ждать от деревенщины? Они несколько засомневались, что учитель, а Сашка занимался с их отпрысками вот уж второй год, оказался обыкновенным подлецом и вором, каких немало в каждом селе. Мужики посоветовались между собою, решили, что Сашка учинил погром в церкви не иначе как по пьянке, такое иногда случалось с очумевшими от сивухи выпивохами, пусть не в этом селе, но случалось.

Как бы там ни было, а обошлись с Сашкой по возможности благородно: ему поддали под дых, напинали как следует, с месяц лежал тихо, при смерти, потому как внутри что-то ненароком оторвали или отбили, но все со временем зажило, будто на собаке, задышал и одыбался, послал сельскую школу ко всем чертям. Вот тогда-то он и переехал в Думу и стал писарем. К шарыповской истории в Думе отнеслись в общем-то терпеливо, конечно, те, кто доподлинно знал ее. Волисполкомовцы не стали проверять полученный тревожный сигнал, а Сидор Дышлаков в некотором роде даже одобрил Сашкин поступок:

— Поповское? Можноть.

Настя и разбитная, худущая, словно вобла, Сашкина мать в споре о венчании держали устойчивый нейтралитет. Настя не придавала обрядам большого значения, ей было все равно, она и с первым своим мужем, чебаковским кузнецом, какое-то время жила без венчания, и только когда кузнеца призывали в армию, они обвенчались наскоро и даже не в церкви, а в своей избе, пригласив на прощальный обед тамошнего попа. Муж погиб, а подвернулся Иван — она и с этим стала жить вольно, без венца и без свадьбы.

Настя считала, что невенчаной бабе даже лучшее: если где между делом и согрешишь с каким-нито добрым молодцем, так хоть не впутаешь в этот добровольный грех самого господа бога, которому и без того хватает на земле всяких забот. Да и пересудов людских будет поменьше — с невенчаной таков и спрос.

В общем, свадьба скорее походила на заурядную гулянку. Пригласили случайных гостей, главным образом соседей, так как близких друзей в Думе они еще не нажили. Приглашал Сашка и волисполкомовцев, но те замялись — им еще неясно было, как относиться к таким компанейским выпивкам, боялись попасть в партийную и общественную проработку, и никто из них на свадьбу не пришел, хотя на работе все шумно поздравляли счастливого Сашку, хваля за его твердое несогласие с темными церковными обычаями и желая ему приятной семейной жизни до скончания века.

Свадьба, однако, немало выигрывала оттого, что на ней был Сидор Дышлаков. Этот не ждал ниоткуда указаний, чувствовал себя полным хозяином на родной земле, и незваным явился на свадьбу при соответствующем параде: в английском френче, при сабле и маузере. Его посадили в центр стола, это было заслуженное им место, ему одному дали расшитое петухами полотенце, чтоб он за едою по-барски вытирал себе губы и руки.

Настя, не любившая Дышлакова, хорошо знавшая, что именно он повинен в аресте Ивана, всем независимым видом показывала, что не замечает ни темного Сидорова лица с рыхлым носом, ни упорных, недвусмысленных взглядов в ее сторону. Она метала на стол чашки, возилась с чугунами у печки, раскрасневшаяся, горячая.

— Кого ждетя! Пора распочинать, — сказал Дышлаков, разглаживая на столе самотканую льняную скатерть и ловя ноздрями нежный запах зяйчатины, тушенной с картошкой.

— Мы сейчас… Вот люди подсоберутся… — угодливо бормотал Сашка, боясь обидеть гордого и знаменитого гостя.

Дышлаков, нарочито потягиваясь и зевая в кулак, показывал, что так просто сидеть ему довольно скучно, он к этому не привык. Главное ведь, чтобы были за столом жених и невеста, а раз они здесь, то можно начинать гулянку.

— А ну налейтя нам, шустрая, по первой! — подмигивая, кричал он Насте. — Мила моя!

Дышлаков был общительным и веселым на гулянках, но его веселость сейчас вызывала у Насти протест. Она готова была грубо оборвать его на полуслове, но сдерживалась лишь ради гостей да чтоб не омрачить доброе настроение племянницы. Настя, не поднимая блестящих, как жуки, глаз, скромно отвечала:

— Сейчас будет вам и первая, и вторая.

Народу набилось за столом изрядно — пришли и незнакомые, это было ничего, у всех так случалось на свадьбах. Настя тихонько села на углу застолья, но Дышлаков нацелился на нее, выдернул оттуда и усадил рядом с собой.

— Цыц, шустрая. Полюби-ко меня! — капризно сказал он, ущипнув ее.

Настя срезала Дышлакова выразительным взглядом. С преувеличенным удивлением он покачал головой и медленно проговорил сквозь зубы:

— Ну и ну! Каральки гну!

Он почти ничего не ел, а пил много и все норовил разговорить Настю, непременно добиться бабьего игривого расположения. А когда же с налета это ему не удалось, он постучал пальцем по краю стола и строго предупредил ее:

— Не шумитя! Не будя тебе с Ванькой счастья!

— Не будет, так и не надо, — грустно, с затаенной болью отозвалась она.

— Пошто ж это? Всем надо, а тебе вдруг нет? — Дышлаков крадучись опустил руку к Настиному округлому колену. — К примеру, я с бабами управляться очень даже могу и уважаю. Не шумитя!

Она молча убрала его тяжелую руку и одернула юбку, но это не остановило, а лишь распалило Дышлакова. Видно, не привык он к решительным отказам, да еще бы девкой была Настя, а то ведь перебрала мужиков, поди, и не перечесть.

— Забудьтя свово Ваньку!

Настя сверкала глазами и отбивалась от ухажора как только могла. Их борьбы вроде бы никто и не замечал: вокруг вразнобой звенели рюмки, слышалось громкое чавканье, кто-то икал и кто-то тонко хихикал. И как положено, над застольем то и дело взлетало визгливое «горько». Его выкрикивали одинаково пьяные бабьи и мужские голоса. И тогда Сашка подгребал к себе и неистово нацеловывал в середину губ свою молоденькую невесту, и жутко лопалось его великое терпение, и, желая некоторого облегчения, униженно звал он ее в темный чулан хоть на минутку. Она же, красная от вина и общего внимания, откинув голову, заливисто смеялась и старалась ухватить Сашку за нос.

— Не пойду! — кокетливо упрямилась Марейка.

Утихомирила Сашку его хитрая, все замечающая мать.

Вынося на стол из-за Сашкиного плеча тарелку с малосольными огурцами, тихонько пристыдила его:

— Ночь будет на это.

Сашка недовольно крутил разноцветными — зеленым и синим — глазами и морщил прямой, с раздутыми крыльями нос. Но ослушаться матери на этот раз не решился.

— Пусть спляшет невеста! Можеть, хромая! — крикнул кто-то из гостей.

Бабы нестройными голосами затянули песню про жениха, изменившего своей возлюбленной. Бабы жалели обманутую молодицу, лили слезы над ее незавидной судьбой.