Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Шибко сладкая, язва, — пояснил он, кашлем прочищая пересохшее горло.

Стараясь не пролить на пол ни капли, Мирген вцепился зубами в граненый стакан и медленно, глоток за глотком, по-лошадиному тянул водку, пока не выпил все. Затем мизинцем разгладил на верхней губе тонкую подковку усов и похвалил Татьяну:

— Девка, оказывается, ладная. Ой, помогай бог!

— Так говори же, где был, — нетерпеливо подвинулась к нему Сима.

— Хитрая, — не разжимая зубов, беззвучно рассмеялся Мирген и вдруг странно, словно мертвец, закатил глаза под лоб и стал тяжело сползать с табуретки.

Сима бросилась к нему и успела подхватить его под мышки, но сидеть он уже не мог. Что-то спрашивать у него сейчас не имело смысла.

Миргена с трудом оттащили на прежнее место под навес, и он долго отлеживался на усыпанном стружками верстаке. А когда к вечеру немного пришел в себя и, жалобно постанывая, попросил еще водки, Татьяна, как бы дразня его, сказала:

— Признавайся, куда ездил.

— Далеко был, — еле ворочая языком, произнес он. — Оказывается, доехал.

— В Ключике? — с непреодолимым чувством брезгливости, понимая, что с пьяницей церемониться нечего, спросила Сима.

— Был, однако, — Мирген сокрушенно повел круглой головой.

— Муртаха знаешь? Охотника? — нацелившись на него неподвижною смолью глаз, снова спросила Сима.

— Аха, Муртах в тайгу ходит, белку бьет, марала стреляет. Однако хворает Муртах.

— Где он живет? — вдруг теряя всякое терпение, Сима яростно затрясла руками перед самым носом Миргена.

— Аха. Поеду к нему.

Сима шумно задышала, словно бегом поднималась на крутую гриву, и сплюнула в сердцах:

— Он же ничего не скажет.

Татьяна нервно усмехнулась: а ведь хорошо, что у Ивана такой преданный друг — даже пьяный, даже во сне его не выдаст. И, подумав так, предложила подруге разумный вариант:

— Назначь встречу Ивану. Где хочешь, там и назначь. А Мирген передаст.

— Передам, — согласился постепенно трезвеющий Мирген.

Но в ту же ночь он, никому не сказавшись, исчез, прихватив с собой коня, на котором его жена чабанила у Автамона. Узнав о новой пропаже, Автамон разъярился и, не медля ни часа, заявил в сельсовет, что его нещадно обворовали и что опять, мол, ему придется отвечать перед властью неизвестно за что.

Гаврила пообещал скоро найти украденного коня. А Татьяна поощрительно шепнула отъезжавшей Симе:

— Давай прямиком в Чебаки. Там, говорят, у него родня, узнаешь про Настю. К ней он явится непременно.

Сима, церемонно поклонившись, поблагодарила Автамона за хлеб-соль, посочувствовала ему, что сельсовет задавил его несправедливой продразверсткой и налогом. Осторожно, как бы между прочим, посоветовала:

— Сбывайте скот.

— Как сбудешь? Кому?

— Ищите. И, пожалуйста, не ссорьтесь с активистами. Такой спор не в вашу пользу. И, если хотите, я сама заплачу вам за вашу корову.

— За каку таку корову? — недоуменно протянул враз подобравшийся Автамон.

— Я бы отдала Антониде корову.

— Чо? — взвился Автамон.

— Папа, она говорит дело, — спокойно произнесла Татьяна. — Нельзя тебе ссориться с Антонидой!

— Эвто еще обмароковать надо, — неохотно уступая, пробурчал Автамон. — А деньги чо? То ись они пока водятся. Имеем малость, — и спохватился: — А кто ж ты такая? Пошто разъезжаешь с левольвертом?

— Я подруга Татьяны Автамоновны. Вам же хочу только добра.

— Ишь ты. Добра… А и куды оно запропастилось, эвто добро?..

Когда возница взмахнул кнутом и ходок, поскрипывая, ринулся от ворот, Автамон долго смотрел в обтянутую новой кожанкой узкую спину Симы. Про себя он отмечал, что девка жох, мысли Симы о теперешней власти — это, ни дать ни взять, его, Автамоновы, мысли. Давно ни с кем не говорил он так честно, как с нею, и это порадовало и даже воодушевило Автамона. В душе он благодарил ее за дельный совет, а внешне ничем не выдал вдруг появившегося расположения к ней. Более того, он пробрюзжал ей вслед:

— Ездют тут всякие, скорбяшша матерь казанска. Народ смущают, прости меня, господи!

Несколько дней пробыл Дмитрий в штабе полка, был по горло занят хозяйственными делами, а когда возвращался домой, всю неблизкую дорогу, ничего не замечая кругом, подумывал о том, как там, в Озерной. Случиться могло всякое: Прииюсская тайга магнитом притягивала к себе колчаковцев. А каждый упущенный за границу бандит усиливал контрреволюционные формирования в Монголии. Рано или поздно эти формирования будут брошены против молодой Советской республики. Тревожно думалось и о Соловьеве. С ним нужно кончать, да поскорее, пока он не оброс людьми, как пень опятами, а обрастет, почувствует себя увереннее, занесется до небес, тогда с ним много будет мороки.

К счастью, в Озерной все шло по-старому, перемен никаких, если не считать, что в станице опять побывал Сидор Дышлаков, прослышавший об ачинской чекистке. Он ехал сюда с мыслью пожаловаться ей на станичную власть в лице Гаврилы, да и на Горохова тоже. Правда, был Дышлаков, как заметили станичники, много мягче, чем прежде и, не застав здесь чекистку, мирно убрался к себе в Думу.

Эта весть развеселила Дмитрия. Он решил, что нужно помириться с Дышлаковым и, может быть, подружиться. Промахи-то бывают у всех, к тому же Сидор обидчивый, малограмотный, трудно ему разобраться в сложностях текущей политики, а власти народной он предан — это бесспорно, не пожалеет крови и пойдет на смерть за Советы, такими-то людьми и нужно дорожить.

В комнату к Дмитрию неспешной шаркающей походкой вошла старушка, хозяйка дома. Она поставила на стол глиняный кувшин с молоком и рядом положила свежую, духмяную краюху хлеба. Затем, что-то вдруг вспомнив, зашлепала босыми ногами по половицам к себе и вскоре снова появилась, неся впереди себя оловянную тарелку, полную поджаристых печенюшек:

— Подарок тебе вышел.

— От кого? — удивился Дмитрий и радостно подумал о Татьяне. Сердце его забилось чаще и сладостней.

— Не угадаешь, сокол. И чем это ты ублажил Антониду? Аж дивно!

— Антониду?

— Кого ж больше? Она и принесла печеньице. Говорит, передай ему, значит, тебе, сокол.

— Зачем?

— Бери, раз угощают, — истово скрестив на груди руки, сказала старушка.

— Что-то перепутала, бабушка.

— Бог даст, сам спросишь, чем ей сподобился.

Так в недоумении он наспех поужинал и лег спать. Антонидин подарок не на шутку озадачил Дмитрия. В станице она считалась неуживчивой и к тому же скуповатой бабой, хотя скупость ей мало помогла в жизни — так и не выбилась из беспросветной нужды. Может, виною тому была щедрая натура ее непутевого мужа: ничего не жалел, ничему не поклонялся, ценил одну дружбу, но ведь из дружбы, как говорили в станице, зипуна не сошьешь. Впрочем, не могла она сшить зипуна и ни с чего другого, так как кругом у нее была нехватка.