Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Это что же? Последняя схватка?

— Не знаю, — сухо, с сознанием явного превосходства, ответила Сима, глядя куда-то в пространство.

Татьяна грустно усмехнулась:

— Значит, ты не настоящая большевичка. Ты липовая большевичка. А я встречала одного, тоже учителя. Такие, как он, поют про последний и решительный бой. Одухотворенное лицо и полная убежденность в глазах. Ведь отныне все граждане станут равными!

— Ты думаешь? Вряд ли. А тюрьмы для кого? — Сима рывком поднялась на постели. — А если голод, так что же тогда? Может, революция пойдет вспять?

Татьяну нисколько не удивили Симины слова, более оригинальной и глубокой мысли она и не ждала от нее, но ведь это была, разумеется, не ее мысль и даже не тех, кому Сима сегодня служит — так говорили противники новой жизни, пророчившие ей скорый бесславный конец. Так как же совместить эту крамольную мысль с чекистским удостоверением и вообще с суровой Симиной миссией по репрессированию людей. Ведь она, хоть и не говорит прямо, приехала сюда с одной целью, которую, кстати, и не скрывает: выследить и схватить Ивана. Много раз Сима, как бы ненароком, втягивала Татьяну в осторожный разговор о Соловьеве, но Татьяна, притворяясь наивной дурочкой, как рыбка, неизменно выскальзывала из него. И вот теперь Татьяне самой захотелось этого разговора, и она сказала:

— Моего отца почему-то подозревают в связях с Соловьевым.

— Подозревают напрасно.

— Для уверенности нужны факты. Факты, только они. А их нет.

— Их всегда можно найти, — сверкнула угольными глазами Сима. — Благодарите комбата. И меня.

— То есть почему? — удивилась Татьяна.

Сима снисходительно усмехнулась:

— Во-первых, я заявлю, что расследованный мною донос Дышлакова является грубо сфабрикованной ложью, примитивным оговором. Не так ли?..

— Ну, конечно, — согласилась Татьяна.

— Во-вторых, арест твоего Соловьева совершенно не в моих интересах. Поверь мне и не спрашивай больше ни о чем. Лучше расскажи об Иване Николаевиче. Что он, например, за человек?

— Как все, — ответила Татьяна, не в состоянии сразу докопаться до истинного смысла сказанного Симой.

— Не верю!

— А я не верю тебе, — угрюмо произнесла Татьяна, хрустнув пальцами тесно сомкнутых рук.

Затем они вдвоем побывали на Белом Июсе, умчались далеко в бугрящуюся курганами степь. Татьяна снова и снова внимательно присматривалась к подруге. Только в день Симиного отъезда она решилась на полную откровенность, и первой сделала шаг к этому Сима. Когда они остались с глазу на глаз, Сима, опять же с покровительственной усмешкой, проговорила:

— Слушай, Таня. Я сама расскажу тебе об Иване Николаевиче. Я встречалась с ним…

Сима подробно, не упуская ни одной существенной детали, поведала о встрече с Соловьевым в поезде. Она, морща смуглый лоб, вспомнила, как выглядел Соловьев, как ходил и как разговаривал. Все было правильно, однако Татьяна почему-то снова не поверила Симе:

— Ты читала тюремное дело Ивана.

— Горяч, — не слушая ее и упиваясь производимым впечатлением, продолжала Сима. — Как динамит. Нацеливается на заграницу, хочет в Монголию.

— Ты говоришь такие вещи…

— Он упоминал еще о каком-то известном у вас охотнике, который может провести в Монголию. Кажется, его зовут Муртах или что-то в этом же роде. Странное имя, не так ли?

Ни о каком Муртахе Татьяна никогда не слышала. Это Сима поняла по холодному, по-прежнему отчужденному лицу подруги. И, не в силах переубедить Татьяну, Сима вскрикнула:

— Я же ему свой наган отдала!

Если бы Сима произнесла эти слова даже шепотом, Татьяна все равно внутренне содрогнулась бы и, вопреки всякой логике, поверила им. Впрочем, почему «вопреки»? Именно по непреложным законам логики Сима должна быть в том, другом лагере, если она не только легкомысленная и авантюрная девица. Ведь должны же быть у нее убеждения!

Татьяна сказала с мстительным укором, чуть понизив голос:

— Все глупо. Зачем мы играем комедию?

— Я не играю. А ты хочешь, чтобы я вот сейчас выскочила на улицу, как сумасшедшая, и истерически прокричала, что ненавижу всех?

Татьяна удивилась Симе, такою она еще не знала свою давнюю подругу. И, подчиняясь внезапному порыву все без утайки рассказать об Иване Соловьеве, она начала издалека:

— Парнишки с ним не дружили.

— Почему же? — спросила Сима.

— Оборванцем он был. Парни — на игрища к девчатам, а он — в лапту с голопузой ребятней, потому как бедности своей стыдился.

— И рыжий он, — усмехнулась Сима.

— И рыжий. А за нос его Куликом прозвали.

Татьяна задумалась и, скривив губы, смолкла на минуту, затем покачала головой.

— Симпатизировал он мне. Ну, было такое. — Вяло улыбнулась, поправляя огненную прядь волос. — Я ведь тоже рыжая.

— Ты блондинка, — великодушно уточнила Сима.

— Женился на вдове. Настей зовут, не видела я ее. Говорят, ничего себе особа, красивая.

Лицо у Татьяны чуть потемнело. Несмотря на то, что она сама когда-то отвергла робкие ухаживания Ивана, ей, видно, было неприятно говорить на эту тему. Уловив и правильно оценив ее настроение, Сима поспешила заметить другое, что ей, Симе, сейчас очень важно напасть на след Соловьева или хотя бы увидеть этого самого охотника, Муртаха.

— Зачем тебе Иван? — резким тоном спросила Татьяна.

Сима изучающе посмотрела в Татьянины глаза и решила быть с нею правдивой до конца:

— Иван Николаевич обещал перебросить в Монголию одного из моих друзей.

— Ты не трогай его!

— Он был у тебя?

— Да.

— Помоги мне связаться с ним!

— Сама не ведаю, где он, — неохотно и смутно, словно во сне, ответила Татьяна. — Эта история с конем…

Она не договорила. Она взяла Симу за руку и повела под провисший навес, где на верстаке, на мягкой подстилке из сосновых стружек, раскинувшись во всю ширь верстака, спал Мирген Тайдонов. На вопросительный взгляд Симы Таня слабо шепнула:

— Он может знать.

Разбудить Миргена оказалось не так просто. Он отчаянно лягался и ругался, и дико во весь голос вопил, плотно сжав набрякшие от пьянства веки. От него несло устоявшимся, тяжелым запахом сивухи. А когда он все же открыл продолговатые затекшие глаза, они показались девушкам совсем бессмысленными, пустыми. Мирген ничего не понимал в происходящем. Он, сидя, чесал пятернею свой живот, другою рукой приподняв подол коленкоровой рубахи, сшитой с цветными ластовками на хакасский манер.

— Откуда, Мирген? — ласково спросила Татьяна.

— Спать, оказывается, хочу, — потягиваясь и почесываясь, ответил он.

— Где был?

— Дай водки, девка. Мал-мало надо пить, помогай бог.

Они тут же пообещали поднести ему казенной водки. И тогда Мирген совсем преобразился, сполз с верстака и, шурша галечником, насыпанным у крыльца, устремился в дом. Он знал, что хозяин и хозяйка на покосе, потому и вел себя смело. Как дорогой гость, сам влез за стол прямо под иконы в красный угол, а когда налили ему полстакана, посмотрел водку на свет и попросил долить.