Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Григорий еще согласен жить в тайге вольною казачьей дружиной, добывать себе пищу в байских табунах и отарах, благо, что за баев большевики не заступаются. И подождать, когда таких, как Дышлаков, поставят на место.

— Рассчитываешь на доброту большевичков? — резко повернулся в седле Макаров, его лицо стало суровым, шрам задергался и потемнел. Он почувствовал в Григории противника своего плана. Пусть, может быть, и не совсем сознательно, но Григорий пытается морально разоружить Соловьева. Не хочет лишней крови? Так она непременно прольется в зарешеченных подвалах ГПУ, когда чекисты поставят к стенке соловьевскую голодраную вольницу. Нельзя добровольно отдавать себя в их руки, нужно огрызаться огнем и мечом и ждать перемен, а перемены не за горами. Советам не справиться с всероссийским голодом и разрухою. Если бы Макаров не верил в это, он ушел бы в Монголию вместе с Нелюбовым.

— Избави вас бог брать у народа бесплатно хоть что-нибудь, — наставительно говорил поручик. — Нельзя сердить народ. Пусть сердят его красные.

— Но где у нас деньги? Где золото? — нервно спросил Иван. — Ни хрена нету.

— Есть все. Где? У полномочных представителей власти.

— А ведь и то верно, — сказал атаман.

— Так тебе и раскошелятся. Нате, мол, — мрачно заметил Григорий. — Ничего не выйдет у вас. Не таки эти представители.

Макаров снова круто повернулся к Григорию:

— Почему «у вас»? А ты?

— Я сбоку припека. Я более не хочу насильства! Хватит!

— Ладно, — сдержанно сказал Соловьев. — Поживем — увидим.

Вокруг них нудно звенели пауты, Григорий с силой прихлопнул одного на потной шее коня. И вдруг Григория взяла за сердце лютая тоска, ему захотелось домой, поскорее к жене, к станичникам. Да, видно, не простит ему комбат самовольной отлучки в банду, ничем ее не оправдаешь и не объяснишь. А оставаться в банде — значит грабить и убивать и в конце концов потонуть в крови.

— Как у власти возьмешь деньги? — возвращаясь к прежнему разговору, спросил Григорий.

— А так, батенька мой. Почему, скажем, не перехватить почту? Почему не пощупать процветающую на паях кооперацию? — повысил голос Макаров.

— Разбой. Опять же кровь, — пробормотал Григорий. Так вон куда поворачивает твоя дорожка, енисейский казак Носков. Отроду ты не брал чужого, совесть тебе того не позволяла, неужто же она позволит теперь?

— Мне все равно, как это называется! — почти на крике сказал Макаров. — А разве не разбой, когда у меня большевики забрали все! Я разом лишился крова, семьи, куска хлеба!

Григорий неприязненно подумал о Макарове, что такой человек страшен, он не остановится на полпути, он потерял слишком много, чтобы примириться с большевиками. Макаров использует любую возможность сполна отомстить своим обидчикам. А он, Григорий, как он очутился в одной компании с офицером? Струсил, что убьют? Может, и так. Но нужно уходить отсюда, уходить поскорее. Ну их!..

Соловьев поддержал поручика:

— Что ж! Мужиков дразнить нельзя, власть — дело другое. Сама виновата, что круто взяла.

В белых глазах Ивана метнулся недобрый огонь. Атаман понимал, что назад ему уже нет пути, что накрепко повязан он одной веревочкой с Макаровым.

— Чтоб не считали нас разбойниками, — понизил голос поручик, — нужна популярная идея. Чего мы, например, добиваемся?

— Полной как есть свободы! — воскликнул Соловьев.

— Кому?

— Простому люду. Которым, значит…

— Правильно, батенька мой. Мы хотим, чтоб мужик жил безо всяких утеснений.

— Не получится! — убежденно сказал Григорий. — Прощения просим!..

— Мы поглядим, — принялся за ногти Соловьев.

Макаров заговорил о формирующемся отряде. Для эскадрона он, конечно, маловат, главное — мало шашек. Но это и не рота, и не батальон.

— Может, назвать конно-горным отрядом? Партизанским отрядом? Нужно свое знамя. Своя печать. А тебе, Иван Николаевич, дадим большие права. Будешь ты у нас командующим фронтом, — с некоторой торжественностью сказал поручик. — И чин нужно определить возможно повыше.

Макаров сейчас как бы читал тайные мысли Соловьева. Давно уже решил для себя Иван, что не годится ему далее ходить в унтерах, не всяк ведь пойдет за унтером. А командующему и уважения больше, и веры больше. В этой-то должности можно заваривать крутую кашу!

Но, планируя военные операции, Соловьев серьезно побаивался за судьбу своих престарелых родителей. Отца и мать могли взять заложниками, тогда положение Соловьева неизмеримо осложнится.

Он послал в Сютик пять человек с приказом скакать без остановок и быть с родителями на стане не позднее, чем через трое суток. Торопиться у Ивана были все основания: налет на чебаковский обоз мог произойти уже завтра.

В отсутствие атамана приехал из разведки Сашка Соловьенок. В подарок Соловьеву он привез старый медный умывальник и выпевшую себя гармошку, и еще пыльный тюк белого в зеленую полосочку ситца — все, что нахватал за дни своей поездки по рудникам.

Настя наложила руку на привезенную мануфактуру. Но Иван распорядился пустить ситец на бинты: будут бои — будут раненые. За гармошку Иван поблагодарил особо и опробовал ее тут же. Ноги у мужиков так и просились в пляс.

Однако эта забава вызвала неудовольствие у Макарова. Он наставнически шепнул атаману:

— Береги честь, Иван Николаевич.

— Такого больше полюбят, — возразил Соловьев. — Честь честью, а дело делом.

— Ты командующий!

— И чо?

Макаров ничего не сказал, лишь щелкнул каблуками и ушел спать. Из его комнаты долго доносилось поскрипывание топчана. Знать, не по душе был поручику своевольный характер Соловьева.

Сашка сообщил атаману, что в районе рудников снуют красноармейские разъезды, они углубляются и в горную тайгу. Видел их Сашка и даже чуть не нарвался на один из них. Скорее всего ждут тот самый отряд, который уже соединился с Соловьевым.

Часто загребая короткими кривыми ногами, на поляну выкатился старый Мурташка. Он явился на стан без приглашения и без уговоров, без притеснений и даже без ружья, с которым, как известно, никогда не расставался. Один кожаный мешок принес Мурташка, а в мешке были соболиные и беличьи шкурки, и еще богатая шкура рыси, серебряная, с желтыми подпалинами.

— Тебе, парень, — сказал Соловьеву, не выпуская, однако, мешка из рук.

Иван обрадовался подарку, как мальчишка. С почетом усадил Мурташку за стол, велел налить ему чашку чая из скромных запасов Насти. Но Мурташка откладывал чай на потом, ему не терпелось высказать атаману все, ради чего он пришел. Узкие глаза охотника растерянно бегали по сторонам, лоб собирался в морщинки.

— Плохо, парень, — заговорил он тихим гортанным голосом. — Хочешь, меня стреляй, других стариков стреляй. Молодых не трогай, молодому жить надо, тах-тах.