Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Отдышитесь с дороги, — оглядывая поляну, ровным голосом сказал Кулаковым Иван.

Только тут на глаза ему попал Мирген Тайдонов. Он успел спешиться и спрятаться за круп коня. Но, заинтересованный стычкой, вдруг высунулся и виновато задвигал бровями.

Соловьев живо окликнул его. Мирген сделал вид, что ничего не слышал и попятился за угол дома. Но на него стали показывать пальцами, и он, вытирая ладонью пот, высунулся опять и нетвердой походкой направился прямиком к атаману.

— Как съездил, Мирген?

— Съездил, оказывается.

— Пошто рано вернулся? — Соловьев вытянул шею, прислушиваясь к нему.

— Проводил. Что поделаешь, — невразумительно ответил Мирген. — Я уйду, оказывается…

Иван настороженно замер. Что-то в этой поездке было не так. Мирген за оказанную услугу мог запросить у Нелюбова плату, а Нелюбов послал его к чертовой матери, вот так и разъехались. Однако это всего лишь предположение, а Соловьев должен знать точно, он не верит сказанному Миргеном.

— Ну и чо? — требовательно крикнул Иван.

Мирген подавленно молчал. Вместо него ответил Никита:

— Уехал офицер. Как по маслу. Далеко уехал — и ладно. Мы тоже провожали. Веселый парень…

Никита лгал. Нелюбов всегда был угрюмым, тем более не мог веселиться сейчас. Так что же все-таки произошло?

Соловьев поджал губы. Он не стал больше допытываться ни о чем, решил подождать, когда Мирген окончательно протрезвится. Но правда о судьбе сотника раскрылась через несколько минут, едва прибывшие расседлали и пустили коней пастись на поляну, а сами собрались у костра. Соловьев опять приметил Никиту и подошел к нему, надеясь примирить его с Макаровым. Присев на корточки, Никита неумело раскуривал трубку, захлебываясь желтым дымом и кашляя.

— Откуда она у тебя? — удивленно спросил Иван.

Никита не спеша выбил трубку о палец, в лице появилось свирепое, презрительное выражение:

— Хоть у нас и русские имена, мы хакасы.

Он встал в полный рост, чтобы уйти, и тут же сел — Иван мертвой хваткой взял его за ремень портупеи:

— Где сотник? Ну!

— Наверно, в Монголии.

— Врешь!

— Тогда зачем спрашиваешь, господин есаул? Шито-крыто, в землю зарыто, — Никита зарычал, пытаясь снять с портупеи руку атамана. — Помер — и ладно. Мертвый ничего не скажет.

Иван мог сейчас расстрелять Никиту Кулакова, но ведь Нелюбова уже не вернешь. Сотник был бесстрашным и гордым. Иван во многом хотел бы походить на него. Но что-то в Нелюбове было путаное, он все неимоверно усложнял, вот и теперь не захотел остаться с Соловьевым. Голый и нищий, стремился поскорее попасть в чужую страну. Кто ждал его там? Кому он нужен?

Жалко было Нелюбова. Однажды ведь спас его Иван, а вот второй раз не получилось. Второй раз вроде бы сам послал его на погибель.

Придя в себя после тяжелого похмелья, Мирген придурковато посмеивался, перескакивая с пятого на десятое, рассказывал о том, что случилось в степи. Сперва ехали они благополучно, обедали и ужинали у знакомых Миргена. Овса купили. Песни пели потом. Никто их не останавливал, никто не преследовал. Так бы, пожалуй, понемногу и доехали до таежных троп в Монголию.

Но в одной из балок на рассвете их перехватили Кулаковы. Посидели совсем мирно на колодине в березовой рощице, попили крепкую араку. Никита Кулаков обнимался и даже целовался с Нелюбовым. А когда заморочало и пошел дождь, Нелюбов тронулся дальше, вот тут-то вдогонку ему и грохнули выстрелы. Просчитались Кулаковы: не было у офицера золота, хоть и торопился за границу.

— Обшарили его, оказывается. Говорят, ладно, поедем с нами, Мирген.

— Наповал? — Иван снял фуражку и истово перекрестился.

— Не захотел жить, оказывается.

Иван вспомнил рассказ Мурташки о трупах, найденных в колодце. В тот день он никак не мог видеть братьев, все в нем бушевало, а назавтра чуть свет засобирался на могилу сотника.

— Не будет счастья, коли не проведаю, — сдвинув брови, со вздохом сказал он.

Макаров угрюмо погладил свой шрам:

— Опасно, господин есаул.

Соловьев не послушался. Взяв с собою Миргена и Григория Носкова, который тоже знал Нелюбова с Карпат, Иван в тот же час выехал в степь. Чабанское стойбище, куда они направлялись, было без малого в семидесяти верстах. Только на второй день замысловатой езды по болотистым разложьям и сыпучим оврагам они оказались у холмика едва успевшей просохнуть красной земли. Чебаковцы, побывавшие здесь до них, вытащили трупы из колодца и похоронили под одинокой березой, нацарапав химическим карандашом на белом клочке бересты: «Тут похоронены несчастные жертвы кровавых бандитов».

Обнажив головы, Иван и Григорий молча встали на колени у одинокой могилы и так же молча поднялись и направились к притомленным коням. На душе у Ивана было сиротливо и муторно.

В зарослях можжевельника они вспугнули волка. Мирген приподнялся в седле и заулюлюкал ему вслед. Волк бежал вдоль опушки леса и ни разу не оглянулся, пока, наконец, не скрылся в кустах.

В другое время Иван не упустил бы удобного случая добыть матерого зверя. Но теперь он даже не обратил на волка никакого внимания. Иван был весь поглощен думами о печальном жребии, выпавшем на долю сотника.

Не поднял глаз и Григорий. В логу, где торная дорога в одуванчиках и колокольчиках полукружьем повернула к Белому Июсу, он остановил коня, собираясь что-то сказать Ивану, но не дождался того, и только махнул рукой и поехал в бугристую медовую степь.

— Ты куда? — крикнул ему Иван. Но тут же понял все: Григорий сделал выбор, он решил покинуть атамана, он уезжал в Озерную. Григорий уже никогда не вернется в соловьевский отряд, бесполезно звать и уговаривать казака. И все-таки Иван еще на что-то надеялся.

— Вернись, Гриша! — крикнул вдогонку. — Не греши!

В лицо атаману дохнул слабый ветерок. На какую-то секунду стало больно и завидно, что Григорий вот так просто едет в родные места, где свободно живут люди, где Татьяна. Да, разные судьбы у всех: кому что на роду написано, того уж ни за что не изменишь.

— Христом-богом прошу, Гриша!

Григорий ехал по теплой траве размеренным шагом, чувствуя спиной пристальный взгляд Соловьева. Григорий не отзывался, ему было все равно сейчас: жить или умереть. Только не мог он оставаться более в тайге, а еще не мог стрелять по невиновным, делая жен вдовами, а детей — сиротами. Не хватит ли крови, пролитой за две жестоких войны, зачем проливать ее еще и еще?

— Я выстрелю, Гриша! Потомока пожалеешь!

Неестественно хриплый голос Соловьева дрожал и глохнул в пустынной степи. Не было ему ниоткуда ни должного ответа, ни даже слабого отклика.

Григорий не торопил коня. Стреляй же, если отважился, господин есаул! Не боится тебя станичный батрак и вечный бедолага Гришка Носков, твой бывший закадычный дружок и твой сверстник. Что ж, случилась промашка: растерялся он и струсил, было такое, а вот теперь ничего не боится. Теперь ему наплевать на тебя, понял?