Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Где возьмешь царя, Алексей Кузьмич? — грустно спросил Иван.

— Царь, батенька мой, найдется. Не наша забота. А способствовать ему мы, рыцари белой идеи, должны непременно. Вот тебе и программа.

Соловьев подумал, что, пожалуй, начальник штаба прав и на этот раз. Ему виднее, он поднаторел во всякой политике. Конечно, если не с большевиками, то с кем же? Так пусть уж отряд будет монархическим. Это понятнее мужикам не нужно долго объяснять. Соловьев за царя, но за царя справедливого, доброго к российскому простому люду. А где взять такого, это не его, Соловьева, забота. Есть люди поумнее, пограмотнее, те пусть и ищут, а не найдут — хрен с ним, с царем, без него проживут соловьевцы.

В общем, при надобности растолковывать все будет Макаров. Что же касается заветного есаульского чина, то тут он опять же прав, так и должно быть. Станут станичники потешаться над новоявленным есаулом Соловьевым? Пусть потешатся немного, потом и к этому привыкнут. Ну, а если повысить в чине других, скажем, того же Макарова? Может ведь это сделать атаман своею командирскою волей? Может, может, он все может!

— Будешь полковником, Алексей Кузьмич, — как о давно решенном, твердо сказал Соловьев.

Макаров ждал повышения, рассчитывая на врожденное благородство Ивана. Не мог же Соловьев не ответить на широкий жест, сделанный Макаровым. И вот он ответил, и ответ пришелся по сердцу начальнику штаба. Это хорошо, что не стал атаман мелочиться, а сразу возвел в полковники.

Но ради приличия Макаров не очень уверенно проговорил:

— Не много ли? — и тут же, боясь, как бы Соловьев не передумал, добавил: — Нет, нет, все правильно. Это не мне нужно, а авторитету отряда в целом.

Про себя же Макаров отметил незаурядную природную сметку атамана. Если начальник штаба полковник, то командир должен быть генералом. Ну и пусть со временем выйдет в генералы.

Затем как-то само собой получилось, что они произвели в офицеры командиров взводов и атаманского адъютанта. Для пущей же солидности решили сделать трехцветное российское знамя с двуглавым орлом и печать со словами: «За царя и веру».

Иван ездил верхом смотреть зыбкие низины по другую сторону Азырхаи, куда надеялся перебазировать отряд. Нужно было уходить гривами подальше от жилых мест, только там соловьевцы смогут чувствовать себя в относительной безопасности. За Азырхаей на одной из седловин он даже присмотрел глубокий провал, где можно разместить штаб и офицеров отряда.

На стан Соловьев возвращался усталым. Думал о предстоящих операциях, как бы провести их быстро и с меньшими потерями и взять оружие. Думал он и о мести Дышлакову: только бы встретиться с партизаном на узкой дорожке. Говорят, ездит Дышлаков по всей степи, поднимает села против Соловьева.

Иван уже миновал окликнувший его караул, из-за лиственничных стволов были видны балаганы и покрытые зеленым мхом ребра охотничьего домика, когда до Иванова слуха донеслись гулкие выкрики, заливистый смех и повизгивание. Иван невольно поторопил коня, потому что это были непривычные для лагеря звуки — люди здесь жили больше молча, замыкаясь в себе. Значит, произошло такое, что враз изменило общее настроение.

Вскоре Иван уловил в общем шуме знакомый голос Миргена Тайдонова:

— У, Келески!

И усомнился: не показалось ли это ему. Мирген должен быть сейчас за сотню верст отсюда. Он не мог ослушаться командирского приказа и бросить Нелюбова, не доведя того до пограничных троп. А может, Нелюбов решил вернуться? Что ж, это даже лучше, теперь положение их поменялось: есаул на ступеньку выше сотника.

— У, Келески!

На поляне, прижимая волглую траву, на взмыленных конях гарцевали человек десять инородцев. Привставал в седле, чему-то радуясь, и кланялся Мирген, глаза у него были мутные, пьяные. Появления атамана он не заметил, поэтому ничто его здесь не стесняло, он тянул на себя поводья, дергая коня то в одну, то в другую сторону.

Бок о бок с Миргеном красовались на своих поджарых гнедых скакунах возбужденные Кулаковы, одетые, как и прежде, в суконные пиджаки, из-под которых выглядывали красные подолы шелковых рубах. На ремнях, перекинутых через плечо, висели у них шашки с жарким блеском эфесов и деревянные коробки маузеров. На груди у Никиты лежал немецкий бинокль.

— Здравствуй, Иван Николаевич! — расплылся Никита в улыбке.

Иван приостановился и ответил коротким кивком. Он разглядывал прибывших с Кулаковым конников, радуясь заметной прибавке в отряде. Парни выглядели свежо, держались независимо, даже дерзко, что, однако, не смущало Соловьева: побудут под его началом — оботрутся.

— Ну? — спросил он Никиту.

Тот подвернул коня к атаману, пьяно осклабился:

— Ездим мал-мало, стреляем мал-мало, ладно.

— Нельзя действовать в одиночку! — послышался недовольный голос Макарова.

Только сейчас Соловьев заметил своего начальника штаба. Тот стоял под ближней к домику старой лиственницей, спиной к стволу, и наблюдал за конной группой. Никита тоже повернул к нему вскинутую голову:

— Кто это? Почему у него страшные глаза?

— Полковник Макаров, — представил Соловьев, которому всегда не нравилась подчеркнутая развязность старшего Кулакова.

— Неужели полковник? — лукаво хохотнул Никита.

— Полковник, — повторил Иван.

— Ну тогда даже интересно посмотреть. Гляди-ка, Аркадий, это живой полковник. Успевай глядеть, пока живой, а то ляжет книзу брюхом.

Макарову стоило немалых усилий держать себя в узде, не любил он такого обращения с собой, тем более со стороны какого-то плюгавого инородца.

— Ну раз ты и есть полковник, угощай аракой, — все еще вздрагивал от смеха Никита, искоса поглядывая на атамана. — Испугал, моя пташечка.

Макаров не выдержал. Всем своим видом он показал, что возмущен поведением Кулакова. Если тот пьян, пусть уйдет немедленно и проспится, а потом уже разговаривает с порядочными людьми. Макаров решительно подступил к атаману:

— Объясните им, господин есаул, что с командирами не изъясняются подобным тоном.

Соловьев посмотрел на Никиту выпученными глазами, неодобрительно крикнул:

— Мучаетесь дуростью!

Братья не дрогнули при этом. Никита надулся, как бычий пузырь, и брезгливо процедил сквозь частые зубы:

— Плохо встречаешь, Иван Николаевич. Грязью пачкаешь. Мы ведь сами по себе, и ты нам совсем не начальник.

Макаров, сердито сопя, подошел к Соловьеву и взялся рукой за переднюю луку седла:

— Пусть уезжают. Азия, милостивый государь.

Иван не хотел ссоры. Такими бойцами, как Кулаковы, бросаться нельзя. Наоборот, надо найти ключ к их задиристому характеру и накрепко привязать братьев к монархическому отряду. Почему бы, — скажем, не произвести их в офицеры? Уж кто-то, а Никита должен клюнуть на этот крючок.