Евгений Никитин - Про папу. Антироман

Вечером я отправился к новому знакомому. В моей декадентской голове от чтения Вознесенского образовалась какая-то точка сингулярности, из которой должна была родиться новая вселенная. Я уже понял, что её демиургом станет Пётр Исаевич.

Я постучал в дверь.

– Заходи, не разувайся, – донёсся голос Петра Исаевича.

Я зашёл.

Комната Петра Исаевича была вся заставлена книгами. Правда, вместо знакомого всем библиотечного запаха, здесь пахло почвой и водкой. От тех участков пола, на которых не валялись книги, отслаивались несколько слоёв чёрной комкующейся грязи, которая, видимо, накапливалась годами. По всему было ясно – Пётр Исаевич не разувался никогда, будто прятал от себя собственные копыта. При попытке сделать шаг я сначала прилепился к грязевой массе, а потом споткнулся о стопку собрания сочинений неизвестного мне писателя. Пётр Исаевич подхватил меня в полёте и усадил на садовый стул. Сам он уселся на кровать, а между нами поставил табуретку, на которой разложил водку и селёдку.

– Сначала выпьем за знакомство, – сказал Пётр Исаевич. Мы выпили.

– Я немного подумал над твоим стихом, – сказал Пётр Исаевич. – На самом деле, он не так уж плох. Во всяком случае, музыкален. Слова ты чувствуешь. Для поэзии это очень важно. Но тебе надо развиваться. Кто твои родители?

Я почувствовал к Петру Исаевичу глубокое доверие, какое бывает только к людям, поругавшим и тут же похвалившим твою писанину. С моими родителями дело обстояло непросто. Особенно, что касалось фигуры отца. Мама выходила замуж три раза – первый раз за меломана, второй за жулика, а третий – за механика по швейным машинкам. Между жуликом и механиком был ещё владеющий игрой на баяне активист еврейского движения, но маме удалось не выйти за него замуж. Со стороны можно было решить, что ей нравится вся эта клоунада. Мы даже придумали песню на мелодию «Пеппиты» Дунаевского, которая начиналась так:

На самом деле всё было ровно наоборот: это муженьки выращивали меня и мою маму у себя дома. Из-за этого мы с ней всё время меняли место жительства. Меломан жил в Кишинёве, жулик – в Ставрополе, а механик по швейным машинкам сразу после свадьбы уехал в Германию и потянул нас за собой. Самый приличный из мужей был меломан, и я рад, что родился именно от него, а не от жулика или, Боже упаси, механика по швейным машинкам. Мама в то время собиралась стать оперной певицей и училась в консерватории. Они с отцом были люди современные и воображали, что могут не считаться с условностями брака. Однако условности их поимели. Условности всегда побеждают, если относишься к ним легкомысленно и не учитываешь их реальной силы. Свободная любовь не получилась, брак распался от взаимной ревности и бытовых перестроечных неурядиц, вроде отсутствия работы и денег. Во время очередного приступа ревности отец выгнал мать из дома. Мне было шесть лет. Я помню этот день, как сегодня. Передо мной поставили выбор, с кем я хочу остаться. Я подумал и пошёл с мамой. У нас был серьёзный разговор. Мы дали недальновидное обещание не расставаться и поддерживать друг друга в неожиданно изменившихся обстоятельствах жизни. На следующий же день я был отправлен на ПМЖ к дедушке с бабушкой, где прожил следующие четыре года, изредка встречаясь с настоящими родителями.

Из мамы не получилось оперной певицы, и она переквалифицировалась в парикмахеры. Когда мне исполнилось десять лет, нас увёз в Ставрополь её второй муж. Он был предприниматель. Его предпринимательская деятельность состояла в том, что он занимал у мафии большие деньги, организовывал на них нечто грандиозное, а когда это грандиозное лопалось, прогорало, вылетало в трубу и тому подобное, он смывался с деньгами в какой-нибудь отдалённый город. Некоторое время он провёл в тюрьме, где писал эротические рассказы. В период предпоследней аферы его смыло из Кишинёва в город Ставрополь вместе с его мамой, его собакой, кошкой, моей мамой и мной. Я был неизбежным довеском к моей маме, функция которой состояла в ухаживании за умирающей мамой предпринимателя, а также за его собакой и кошкой, пока он трахал всё, что движется, организуя очередной отъём денег у частных и общественных организаций. Через два года это привело к лихорадочному бегству из Ставрополя. Это были последние дни общения с маминым вторым мужем. Мы бежали обратно в Молдавию, но не прямой дорогой, а сделав крюк через Невинномысск, чтобы обмануть погоню. Мамин муж сбрил бороду и оказался человеком с довольно маленьким лицом, черты которого выдавали внутреннее убожество. Он был ещё более похожим на эльфа Добби, чем будущий президент России. Правда, в то время я не знал ни того, ни другого. Меня поразило, как этот грустный человек мог наводить на нас такой страх. В своё время он даже угрожал убить меня за то, что я не тем тоном обратился к его матери. Теперь же он дрожащими руками задёргивал занавески на окнах в поезде, а когда в купе стучал проводник, поворачивался на всякий случай спиной к двери. В Ростове-на-Дону он пересел в другой поезд и исчез. Больше я никогда его не видел. Мы добрались до Рышкан и стали жить вчетвером с бабушкой и дедушкой, пока на горизонте не замаячил третий мамин муж. Третий муж намеревался уехать в Германию и создать там семью. На будущее у него был намечен подробный план. Он хотел родить сына и сделать его звездой большого тенниса. Для этого следовало заранее откладывать деньги на обучение ещё не родившегося ребёнка. Я должен был жить с мамой и отчимом, принося прибыль: пока мы жили вместе, немецкое государство выплачивало матери так называемый Киндергельд. Всё это время скупое питание кашами из привезённых с собой из Молдавии запасов крупы позволяло откладывать всю социальную помощь на будущие теннисные расходы. Дабы скопить побольше денег и успеть насладиться своим триумфом, Изя (так его звали) собирался прожить не менее ста пятидесяти лет, продлевая свою жизнь регулярными голоданиями и уринотерапией по системе Малахова. По правде говоря, из-за этого он долго не мог жениться. Мало кто из женщин способен выдержать процедуру кипячения урины, необходимую для получения более качественного напитка, чем сырая, так сказать, водопроводная моча. Отдельно стоит упомянуть о сложном расписании клизм и физических упражнений, призванных очистить организм от всего, что только возможно. Я даже сомневался, что у Изи есть какие-то внутренние органы. Мама мужественно голодала вместе с ним, худея не по дням, а по часам, пока не начала сталкиваться в коридоре с близорукими соседями по общежитию. Помнится, тогда прошёл слух, что в доме завелись привидения. Я не выдержал всей этой чертовщины и сбежал от Изи раньше, чем полагалось по его плану. Я отправился к командору общежития фрау Шаф и заявил, что у меня конфликт с отчимом, который мешает мне интегрировать себя в немецкую среду. Мне выделили отдельную комнатку, и с тех пор я жил один. Всё это я выложил Петру Исаевичу.