Евгений Никитин - Про папу. Антироман

– С таким жизненным опытом, – сказал Пётр Исаевич, – твои стихи должны быть гиперреалистичными. А ты пишешь про сны да фиолетовые рассветы. В чём причина?

– Я всегда был домашним ребёнком, – виновато сказал я. – Отгораживался от жизни.

– Это ерунда. Может быть, ты от неё и отгораживался. Но она проникала сквозь твою перегородку и давала тебе хорошенько под зад. Это совершенно ясно.

Мы снова выпили.

– Я думаю, дело в некоторой местечковости, – предположил Пётр Исаевич. – Ты же из местечка. Ты думаешь, что поэзия – это нечто такое… возвышенное. Что писать надо поэтично. Про сны. Что стихи – они такие бывают. Читать тебе надо больше. И переселяться отсюда в Дортмунд. А то ты из одного местечка попал в другое. Давай выпьем ещё. За вдохновение! Ты селёдочку-то ешь.

Мы долго пили, закусывали и, кажется, даже исполняли какую-то песню. Я ушёл от него с полной авоськой поэтических сборников – от поэтов Серебряного века до шестидесятников.

Ввалившись в комнату, я было рухнул на кровать, но вдруг затрезвонил мобильный телефон. Это звонил отчим.

Я очень удивился. Отчим никогда не выказывал большого желания говорить со мной.

– Ты это… – послышался в трубке глухой голос Изи. – С Петей пообщался?

– А ты откуда знаешь? – растерялся я.

– Да так… Он тебе, наверное, книжки дал. Дал?

– Ну, дал.

– Лучше с ним не общайся и книжек этих не читай.

По интонации голоса было ясно, что упаренная урина разъела остаток его мозгов.

– Почему это мне не читать книжек? – поинтересовался я, борясь с желанием отключить телефон.

– Был тут один, Юра. Актёр. На гитаре играл. Жил себе спокойно. Потом почитал Петиных книжек, да уж.

– И что с ним случилось?

– Выслали его из Германии. За подделку документов. Говорят, в Одессе теперь живёт.

– Глупость какая-то, – не поверил я. – У меня тут одни стихи.

– Может, и стихи, – ответил Изя. – Но я тебя прошу от себя и от мамы – не читай ты их. Мозги они крутят, вот что.

– Боишься, что уеду в Одессу и перестану выплачивать тебе долг?

– Да что с тобой говорить, – расстроился Изя. – После разговоров с тобой мне ещё ауру чистить придётся.

Самое любопытное, что Изя оказался прав. Петины книжки меня изменили, и в конце концов я уехал из Германии и оказался в Москве.

В 2003 году в Германии мне пришло направление на принудительные работы в зоопарк – по линии уборки говна. Социальные службы не знали, что я уже купил билет на самолёт – с денег, присланных мне пополам папой и будущей женой.

В социаламт я написал письмо:

«Уважаемые дамы и господа! Содержать меня больше не нужно. Я уезжаю в Москву и женюсь. Прощайте. С дружеским приветом, Евгений Никитин.»

Никто не верил, что я уезжаю навсегда. Считалось, это какая-то блажь. Помню, в последний день я зашел в гости к маме, и меня буднично отправили в магазин за какой-то там колбасой. Следующие пять лет мы не виделись.

В аэропорту Дюссельдорфа я читал почему-то «Смерть в Венеции», и какая-то женщина сказала мне:

– Как вы можете это читать? У него такой искусственный язык. Так никто не разговаривает.

Я удивился. Это вовсе не в порядке вещей, когда в аэропорту с вами заговаривают о Томасе Манне.

– Я иностранец. Немецкий язык для меня всегда искусственный. Томас Манн или сборник популярных анекдотов – я в любом случае имею дело с другим способом мышления.

– Но почему «Смерть в Венеции»?

– В определённом смысле я сейчас сам еду на смерть, – сообщил я. – Моя прежняя жизнь сегодня закончится. О том, что меня ждёт в пункте назначения, я не имею никакого понятия. Все мои привычки, способы взаимодействия с реальностью – всё будет неприменимо.

Я рассказал ей про свой план. Я хотел стать другим человеком.

У меня была сумка с вещами и гитара, купленная много лет назад на блошином рынке. Катя встретила меня в Домодедово, поцеловала и отвезла к себе домой. Это был мой первый в жизни поцелуй. Наутро я поехал к папе на рынок Лужники. Папа торговал там пиратскими дисками и должен был взять меня на работу.

В метро я всю дорогу оглядывался по сторонам и всматривался в лица. Мне казалось, что я известный сетевой поэт и люди будут меня узнавать. И я сам хотел кого-нибудь узнать, но ничего не получалось.

Папу я не видел много лет. За это время его лицо раздалось вширь и стало похоже на тыкву. Папа владел несколькими точками в Лужниках, откуда диски развозились по всему СНГ. В тот же день, как на экраны выходил фильм, у папы появлялась «плохая экранка». Потом, очень быстро, «хорошая экранка», а за ней «пиратская лицензия». Пиратские лицухи печатали на тех же заводах, что и официальные.

Рынок Лужники был как бы отдельным государством, где тысячи нелегалов жили своей отдельной жизнью по собственным непонятным законам. Если на горизонте появлялся человек, похожий на мента или ФСБ-шника – а многих из них на рынке знали в лицо – торговцы тут же били тревогу. От ближних до самых дальних точек информация распространялась со скоростью ветра. Для тех у кого не было надёжной «крыши» начиналось бегство с переодеваниями. Когда человек-смерть добирался до пункта назначения, его ждали закрытые двери.

Меня поставили у шкафа с PC-играми и первым делом поручили их пересчитать и расставить по алфавиту. Кроме меня тут находилась продавщица, Наташа, грустная девушка из Украины, периодически отлучавшаяся курить, пить чай или трындеть. Я не курил, не пил чая и всех боялся. Я считал и расставлял – это меня успокаивало.

Через какое-то время в точку зашел длинноволосый хиппи в синей вязаной шапочке и доверительным тоном спросил, где здесь лежит порнуха. «Сейчас посмотрим», – ответил я, немного огляделся и, заприметив коробку с тремя иксами на боку, отправил гостя в нужном направлении.

Минут десять хипарь внимательно осматривал диски, видимо, выбирая наиболее забористое дерьмо. Наконец он протянул деньги. Я позвал грустную Наташу. Наташа рассчиталась с клиентом, после чего он достал удостоверение сотрудника органов.

Нас арестовали. В точку ворвались еще несколько человек и стали все фотографировать. Откуда-то взялись две собаки. Долго ждали каких-то «понятых» – я до сих пор не знаю, что это значит.

– Где ваш главный? – спросили Наташу.

– Не знаю, я тут первый день, – ответила она. – Пожалуйста, отпустите меня! Я уеду домой, вы меня здесь больше никогда не увидите…

Главному менту все время звонили – на мобильном телефоне у него была мелодия из советского «Шерлока Холмса». Это показалось мне самым нелепым во всей ситуации.

Я видел, как снаружи несколько раз прошёл папа, притворяясь случайным прохожим. Его окликнули, но он сделал вид, что ищет какие-то телевизоры и никого из нас не знает.