Евгений Никитин - Про папу. Антироман

После этого нас увезли в милицию. Девушка Наташа плакала. Я понял, что нам пришел конец.

В кабинете следователя – если это был, конечно, следователь, а не просто дежурный (я не имею никакого понятия о полицейских чинах) – за стареньким компьютером сидел молодой лысеватый человек и играл в Doom. На экран накатывали орды инопланетных мигрантов, а он непринуждённо расстреливал их из пиксельной базуки.

– Значит, порнухой торгуем. Так-так. Регистрация есть?

– Нет. Я вчера только приехал.

– Из Кишинева, небось.

Не знаю, что выдавало мое происхождение. Видимо, на выходцев из Молдавии у этого убийцы монстров глаз был намётан безошибочно.

– Нет. Не из Кишинёва.

– Тогда из Рышкан.

Тут я чуть не хлопнулся в обморок. Ладно там Бельцы или Тирасполь… Но Рышканы – поселок городского типа, один из сотен в Молдавии! Как он мог догадаться, что я родом из Рышкан? Вероятность случайного попадания была ничтожна!

Увидев мою реакцию, мент громко засмеялся.

– Значит, Рышканы.

– Ну вообще-то нет, – ответил я, придя в себя. – В Рышканах я не был уже шесть лет. Сюда я приехал из Германии. Из Дортмунда.

Теперь настала очередь мента удивиться. Потом он глубоко задумался. Изумление сменилось рефлексией, спустя секунду – каким-то мечтательным выражением – должно быть он прокручивал перед мысленным взором сцены из попадавшейся ему в жизни порнухи. Наконец он сузил глаза и посмотрел мне в глаза совершенно определённым образом, так что его мысль чётко прописалась и в моем мозгу.

Он видел во мне крупную рыбу! Немецкого Пьера Вудмана!

– Значит, из Германии… Ясненько. Понятненько. Из Германии, значит.

– Вы что – решили, что я снимаю и поставляю в Лужники немецкую порнуху? – спросил я.

– Заметим, не я это сказал, – резонно ответил мент.

– Вы ошибаетесь, – заверил я. – Я поэт. Пишу стихи.

– Поэт?

– Да.

– Из Рышкан?

– Да.

– А в Дортмунде ты что делал?

– Жил я там. По линии еврейской эмиграции.

– Еще и еврей.

– Да.

– В Рышканах евреям небось трудно пришлось в девяностые.

Я промолчал.

– Подытожим, – сказал мент. – Рышканский еврей из Германии припёрся в Москву торговать порнухой без регистрации.

– Я не за этим приехал. Я приехал к своей девушке!

И собираюсь поступать в МГУ.

На лице моего собеседника отразилась явная злоба.

– Вот уж сразу и в МГУ. Губа не дура, я посмотрю, у ваших рышканских поэтов.

Меня увели и заперли. Но через несколько часов почему-то отпустили. Как потом выяснилось, папа внес за меня крупную сумму. Катя ждала меня снаружи – трудно представить, что она пережила, обнаружив, что её выписанный из Германии парень, двумя днями раньше существовавший только в виде аккаунта в соцсетях, загремел в ментовку сразу после материализации…

Несколько раз жизнь возвращала меня на рынок Лужники, когда я не мог найти очередную работу. При одном слухе о ментах я тут же бежал до самых Воробьевых гор. Спасался от возможной погони. Допрашивавший меня любитель Doom и хипарь, которые нас арестовывали, ещё не раз заходили на точку и покупали себе актуальные новинки. Хипарь как-то объяснил папе, что именно за нестандартную внешность его и держат. Он был профессиональным оборотнем.

С Катей мы развелись спустя семь лет. Папин бизнес закрылся вместе с Лужниками, и и он обнаружил себя сторожем в музыкальной школе. А грустную девушку Наташу я с тех пор никогда не видел.

Жила-была в году эдак 2006-м году девушка Маша. Девушка работала в деканате филфака одного известного-преизвестного ВУЗа. Платили ей 500 рублей. В месяц. Были, правда, деканатские надбавки, но Маше их не платили. А она не знала, что они ей полагаются. Ещё она собирала бутылки и была в процессе бутылкосбора покусана овчаркой. Лечили Машу от собачьего бешенства, как водится – уколами в живот.

Короче, грустно жила девушка. А я её любил. Невзаимно. И втайне. Женат я был.

Теоретически, девушка работала два раза в неделю. Но практически – каждый день. Она всё время была нужна. Чуть какая конференция мирового масштаба с докладами на тему «Значение твёрдого знака в поэтике Пастернака» – сразу, Маша, помогай. Я тоже чем мог, помогал, но больше на попойках: заталкивал пьяных старцев и стариц в такси.

Прихожу как-то в деканат (я там часами сидел, чтобы любоваться на девушку Машу), она мне и говорит: нужна, брат, работа. Не выживаю больше я.

А я «поэт» хренов. Какая у меня работа. Только та, на которой я сам работал. На рынке Лужники.

– Приходи завтра на рынок, – говорю. – Найдём работу.

– А платить сколько будут?

– Ну 500 рублей минимум.

– В месяц?

– Какой месяц, are you nuts? В день.

– Ничего себе, – удивляется дикая девушка Маша. – Это золотые горы какие-то.

Знаете, есть два типа нищих людей, находящихся в крайней стадии отрыва от реальности: московские маргинальные литераторы и девушки из деканата. И неизвестно, кто безумнее.

На следующий день, в 6 утра приходит девушка Маша на рынок. Встретил я её и отвёл на видеопиратский склад.

Склад был на втором этаже. На первом этаже продавали свитера, для прикрытия. На втором, при свете одной тусклой лампы, неустанно трудились три молдавана и один таджик. Они собирали диски. То есть, они брали пластиковую коробочку, вставляли в неё обложку диска, а внутрь – сам диск.

Ну, например, вышла новинка, скажем, «Трансформеры». Надо собрать в день, скажем, тыщу дисков. И ещё столько же дисков фильма «Трансморферы». Народ разницы не заметит. С Лужников видеопиратская продукция развозилась по всей России.

– Привет, уважаемые коллеги, – говорю я. – В ваш департамент добавляется Маша. Будет диски собирать. Машу беречь, соблюдать корпоративную этику и демонстрировать командную работу. С боссом всё утрясли.

Не помню, сколько платили за 1 диск. Но что-то вроде 1 рубля, наверное. 500 дисков собрал – 500 рублей заработал. Что-то вроде того.

Села маленькая, нежная, как цветок, девушка Маша с тремя бывалыми сборщиками, серыми, страшными, но весёлыми. Стала диски и обложки в коробки пихать. Медленно, пальцы же не умеют пока тык-тык-тык-тык-тык. Пока она один диск соберёт, другие уже пять.

Я с ними не сидел, потому что, как я уже писал, был вроде бухгалтера.

Весь день меня про Машу спрашивали.

– Женёк, ты её уже того?

– Стихи до или после ей читаешь?

А я ей совсем стихов не читал. Я их писал. Но не показывал.

В полдень я пришёл и повёл Машу обедать. Сели в какой-то местной забегаловке, за стол с жёлтой клеёнкой. Я выпил водки. К обеду я уже весь наполнился любовью и мог только пить. Короче, признался я Маше в любви. И ещё при этом плакал.

Маша мужественно перенесла весь этот адский ад и отработала, кажется, ещё месяц, изо дня в день перенося пиратский быт и мои напрасные слёзки.